Ледобой-3. Зов - Азамат Козаев

себя и затопчут. Ох, как не к месту и некстати у страха глаза велики.

— В иных землях всех боянов дёгтем мажут, мол, они заодно с душегубом! Гнилые внутрях! Соседей погубить решили, на чужие земли сесть. И только я, дурак, не верил, всё за правду стоял! Говорил своим — да не может быть! Стадо за паршивую овцу не в ответе! А тут на тебе, Рыбец! — старший вестовых в сердцах припечатал кулаком ладонь. — Мне своим как сказать? Бояны душегуба покрывают, зло удумали, на чужие земли облизываются? Так доложить?

— Удавить, гниду! — с ненавистью сипнул козлобородый.

— По миру пустил, сволочь! — Кисляй запустил в парня питейкой. Попал в губу, рассадил в кровь.

— Порешить скота! — у худой да желчной бабы жилы на шее взбухли, ровно в неподъемный гуж впряглась.

Сивый кивнул сам себе «пора». Паренек может не увидеть следующего рассвета. Сборище людей превратилось в стаю кровожадных зверей, вот-вот растерзают мальчишку. И кто бы объяснил, как такое происходит: вроде у каждого из зевак есть дом, в доме бегают дети, греются в тепле старики, короче, всё это не с неба свалилось, а прирастало по жизни отчего-то. По молодости девчонку обихаживал, пройти не давал, уговорил замуж выйти, дети не просто так появились, дом не из-под земли вырос… и только урод с рубцами на лице начал резать людей ни с того, ни с сего. Вот просто от нечего делать. Ну же, хоть кто-нибудь спроси, а с чего бы Сивому, заставному воеводе, который безвылазно сидит на острове, людей душегубить, да мор запускать? Ну же, хоть один, кроме мальчишки…

— Пусти парня, — углекоп не выдержал, ступил вперед, набычился. Безрод удивленно хмыкнул, кивнул одобрительно, ладонью унял Теньку, готового по знаку разметать толпу вправо-влево.

— С душегубом заодно? — второй спрыгнул наземь, ехидно скривился на одну сторону, встряхнул кистями раз-другой.

Безрод нахмурился. Разминается. Готовится бить. На всех лёгкие брони, у одного седло соловейское, у одного млечское, у третьего упряжь и вовсе полуденная. Как пить дать знаются с оружие плотненько и давно.

— Не с душегубом, но и мальчишку забить не дам.

— А ведь как раз сейчас решается, чью сторону принять, — вожак пришлых скрестил руки над головой, призывая к тишине. — И не может быть сейчас ложного милосердия! Просто не может. Это я знаю, что ты просто за мальчишку встал. Он знает, он… она… Но уже третьи сторонние уши услышат только то, что захотят услышать — бояны горой встают за душегуба и моровода!

Старший вестовых заревел, вздёрнув руки ещё выше, прошёлся по кружку, каждому из толпы заглянул в глаза, и Сивый душу отдал бы Злобогу, если из глаз в глаза не перебежал жаркий огонёк. Были бы видны зубы, точно оказались бы как у обортней — длинные и острые. Крови не миновать. Пришлым нужна жертва, кровью которой они легко повяжут всю толпу и выбьют из людей остатки трезвомыслия. Ах, как далеко всё зашло, как же далеко!

— Вы хотите, чтобы помирали ваши дети, бояны?

— Не-е-ет! — дружно взревела толпа.

— Вы хотите справедливости, бояны?

— Да-а-а-а!

— Вы хотите войны?

— Не-е-ет!

Второй чужак резко ударил угольщика и непременно смял бы ему гортань, не будь тот готов. Грязный, чумазый, с брюшком, но здоровенный и резкий, он по-медвежьи облапил противника и повалил. Обустроился сверху, одной рукой прихватил «гостя» за грудки и заколотил второй, ровно плотник молотком, сверху-вниз, раз… два… три… Толпа ахнула, покосилась на старшего всей троицы, но тот отчего-то придержал третьего, готового вмешаться, только и шептал, усмехаясь: «Сейчас, сейчас»…

Под шумок драки давешняя поросятница растолкала зевак, упёрла руки в боки, встала перед пришлыми.

— Мальчишку пусти!

— Что?

— Говорю, мальца пусти!

Третий хищно улыбнулся, похотливо, со значением облизал губы, коротким, резким ударом отбросил паренька на руки торговке, и больше мальчишка не встал. Сник. А чужак под углекопом, в какой-то момент подбросив себя в воздух, ногами обвил руку противника, обеими ладонями крепко обхватил запястье здоровяка, вытянул на себя, в струну вытянулся сам и взревел: сейчас… сейчас, бояны, вы услышите хруст костей предателя…

Поросятница приметила Сивого, открыла было рот для гневной отповеди, да поперхнулась — Безрод коротко мотнул головой и дал знак: «Тс-с-с-с, молчи». Боги, боги, да бывает ли такое? Ровно не улетают души почивших к звёздам, а по земле скитаются, встречи ищут, в других людях живут. Смотрит сейчас Гарька из глаз торговки, немо рассказывает всю свою несчастную жизнь, глазами ласкает и беззвучно спрашивает: «Ну здравствуй, милый! Где же ты был, когда меня убивали? Где? Мы были бы счастливы. В лепешку расшиблась бы, но ты не горевал бы ни единого дня! Как Тычок? Как… Верна? Ты… с ней?»

Сивый отвернулся. И в тот момент, когда хруст сломанной руки должен был возвестить победу добра над злом, справедливости над кривдой, честных людей над приспешниками душегуба, раздался рёв. Рёв угольщика, когда тот багровый от натуги, облапив левой рукой собственную правую за кисть, поднял чужого на воздух и с маху припечатал о землю лопатками. Вожак пришлых побелел, скрипнул зубами, кивнул третьему и… лишь Тенька помешал смертоубийству. Ринулся вперёд, разметал драку, заставил толпу в ужасе отхлынуть и взвился на дыбы. Безрод растянул под полотном губы в полную улыбку, совсем как дед — под тканиной не видно, может и жутко вышло, да никто от ужаса тут не упадёт, а самому так весело, хоть заржи чище Теньки. Сдержался. Всё-таки воевода, серьёзный человек. Вышел на чистое.

— Тихо, тихо, — Сивый со второй попытки поймал повод и, успокаивая, гладил гнедого по шее.

Старший вестовых закусил рыжий ус, откусил волос, сплюнул.

— Чего коня не держишь?

— А ты кричи громче. Он у меня пугливый.

Глазами показал торговке — берите с углекопом парня и уносите.

— Расходитесь, — бросил в толпу, — интереснее не будет.

Сдал поближе к пришлым, с интересом обошёл коней, покосился на главного.

— Продай лошадок. Полную цену дам.

— Не продажные, — рыжий тряхнул чубом, кивнул товарищам — по сёдлам, первым взвился на своего.

Безрод усмехнулся в тканину, ну-ну. Толпа редеет. Поросятница и углекоп ведут паренька в кузню, туда ближе. Хотя, как ведут — считай несут, мальчишка еле перебирает ногами, голова болтается.

Уже в кузне Сивый осмотрел юного храбреца. Кости целы, просто потрясен и… с неделю челюсть будет распухшей.

— А я погляжу даже меч у тебя, — «Гарька» презрительно скривилась. — Чёрному вон руку могли сломать, мальчишку и вовсе убить! Жену всё высматривал? Обнаружиться боялся?

— Не могли сломать, — Безрод ухмыльнулся, — чужак сустав не сковал, взял неправильно.

Углекоп удивленно покосился на незнакомца.

— А верно. Чувствую — могу вывернуть. И вывернул.

— Где старейшина деревни?

— Старейшина? — углекоп и торговка переглянулись. — А пёс его знает.

— А ведь замирять должен был, не дать распоясаться чужакам. Где живёт?

— Там…

— Теперь куда?

Трое встали перед развилкой, старший достал из-за пазухи рисунок.

— Э-э-э… туда. Там две деревни.

— Тоже вести понесёте?

Из-за деревьев, аккурат наперерез выехал давешний замотанный, с пугливым гнедым. Крылья у коня что ли? Пришлые переглянулись.

— Вести — товар доходный, — вожак криво усмехнулся.

— Кто бы сомневался, — Сивый кивнул. — Сколько деревень обошли! Золотом платят?

Старший съел усмешку, все трое положили руки на мечи.

— Тебя нигде не ждут, болтун?

— Не поверишь, впервые болтуном обозвали, — Безрод усмехнулся.

— Будешь нарываться — и не назовут.

— Хоть перед смертью наболтаюсь. Давно вести носите?

— Вторую седмицу, — рыжий нехорошо улыбнулся, потянул меч из ножен.

— А платит кто? Кто смуту сеет?

— А тебе зачем?

— Боишься, — Сивый усмехнулся, и сделалось это видно даже через замотку, — жить-то хочется.

— Нас трое, дурак!

Рыжий многозначительно кивнул своим, свистнул, и вестоносцы с гиканьем припустили коней. Безрод молнией вынул из ножен меч, положил свободную руку на шею Теньки, на левую сторону, замер. Сколько нужно резвому коньку, чтобы проглотить пятнадцать-двадцать шагов? Сущие крохи