Ледобой-3. Зов - Азамат Козаев

— Со мной будет Урач.

— А мы…

— А нам…

— А вам всё в точности передадут. Может быть…

Старики недоумённо переглядывались. Вот те раз! Опять бояны всех обскакали! Это выходит, здесь уже ничто не держит? Можно разъезжаться восвояси? Здравствуй, князь, у меня плохие новости…

— Сказать ничего не хочешь? — бросил неуверенно Пшено, — Ведь можем и не увидеться. Ну, мало ли…

Верховный ворожец боянов на мгновение задумался.

— Давеча на скалы ходили, все помнят? Запомните меня, как тогда: стою на краю, руки на груди скрестил, бороду ветер треплет, а я такой — величественный, ноги широко расставил, взглядом дальнокрай ковыряю и словно в будущее гляжу…

— Тьфу, с ума сбрендил, старый! — Молочник встал, в сердцах ожесточенно плюнул, выругался. — Шуточки ему…

— Лет тебе сколько? — усмехнулся Стюжень.

— Шестьдесят три.

— Шопли утри! Белочубу кланяйся, мол, безумный старик здравствовать желает. И помни — только голову в сторону Сивого повернёшь, из мёртвых воскресну. Скручу тебе башку в полный оборот, от хруста сойки с веток снимутся. Всех касается!

Ворожцы уходили из старого святилиша, понурив и без того блёклые плечи, Молочник — первым, остальные гуськом друг за другом. Тёмно задержался, хотел было что-то сказать, да передумал. Стюжень бросил питейку в огонь, поддал дров. Гори, гори ясно…

Глава 16

Безрод спешился. Почти приехали, недалеко уже, но Тенька устал, фыркает, есть просит. В полудне ходу до Сторожища ровную дорогу пропустил через себя небольшой городок Приямок, ну как городок — местное торжище со всем для него положенным, корчёмка, мастеровые клети, кузня, благо руду копают совсем недалеко.

— Мои узнают — обсмеют, — за перестрел до первых построек Безрод спешился и замотал лицо — только глаза видны, — шастаю по корчёмкам, ровно завсегдатай. Начну считать, собьюсь, как пить дать.

А у самых корчёмных ворот что-то накатило, да не на одного — на обоих. Тенька мало на дыбы не встал, и у самого вдруг так заненастило внутри, хоть прыгай в седло, да лети намётом отсюда. И вот стоишь ты у входа, замотан полотном до самых глаз, держишь коня в поводу, и шаг вперёд сделать просто невмоготу. А чего ты замотан сидишь?.. Больной что ли?.. Дружище, ты откуда?.. А твоя хворь не заразная?.. А ты часом не заморенный?.. Тьфу, болтовня корчёмная, ниокомная, ниочёмная.

— Ладно, на торгу овса прикупим. А кивать не нужно, тебя никто не спрашивал.

И странное дело, Теньку даже понукать не пришлось — сам бодренько запылил по дороге, как раз туда, где стоял приглушённый гомон.

— Если ещё и душегуба найдёшь, я тебя в овсе утоплю. Засыплю амбар до крыши, взведу по мосткам и столкну.

На торговой площади рядов ни много, ни мало — целых два. Шагов полста длиной каждый, правда в эту пору торг не кипит страстями, до осени ещё далеко. Вон толстуха молочных поросят продает… продала. Всех забрал тощий, долговязый, суетливый пахарь в рубахе с красной вышивкой да всё березовыми листьями, сунул в мешок, собрался было уйти.

— Куда бежишь, красавчик? А хозяйка есть за скотинкой ходить? Помощь не нужна?

Остановился, передёрнул плечами под мешком, удивлённо приподнял брови.

— О себе что ли?

Торговка подбоченилась, кивнула, и пальцем поманила, мол, ближе подойди, скажу чего-то. Пахарь смерил бабу с ног до головы, с головы до ног, недоверчиво хмыкнул, но подошёл.

— Ты-то куда? — Сивый удивленно посмотрел на Теньку. — Не тебя звали.

Тенька ровно послушать подошёл, встал недалеко, всхрапнул, мол, иди сюда, интересно же. Безрод помедлил, но за упряжь-таки взялся, дескать, проверить надо: здесь подтянуть, там ослабить. Усмехался в бороду — самому смешно стало, хорошо хоть под замоткой не видно, да и Тенька загораживает. Баба смерила пахаря с головы до ног, с ног до головы, одобрительно кивнула, будто здороваясь по-мужски, выпростала руку и давай загибать пальцы:

— Вдова; детей двое, женишься — ещё нарожаю; мешок капусты уношу одной рукой; стати — сам видишь, ночью грудями придавит — задохнешься; горяча — синяки от недосыпу обеспечу. Гожусь в жёны?

Рубаха В Берёзовый Лист мешок с плеча снял, положил у ног, ещё раз окинул молодуху цепким взглядом, почесал длинный нос.

— Не-а, не сгодишься.

Поросятница утвердила руки в боки, нахмурилась:

— Это ещё почему?

— До утра не доживёшь.

Пахарь взлохматил вихры, в свою очередь поманил толстуху пальцем и что-то шепнул. Баба охнула, ахнула, прикрыла рот ладонью, отстранилась и отчего-то бросила полный ужаса взгляд на Теньку.

— Вот так. Бывай невестушка, — пахарь хихикнул в бороду, сально подмигнул, взвалил визгливый мешок на плечо и потопал восвояси.

— Нет, вы только посмотрите на него! — толстуха растерянно потянула ворот и подула на телеса — в краску ввёл стервец, испарину выгнал. Потом вдруг вспомнила что-то, приложила ко рту ладони, крикнула, — Эй, Берёзовый Лист, а как же ты тогда? Ведь это не жизнь!

Долговязый остановился, помедлил мгновение, изумленно оглянулся.

— А через одеялко! Вчетверо. А то и толще!

— Ладно, я подумаю! Слышишь? Подумаю!

— Подумает она, — Сивый, усмехаясь, потянул Теньку за собой. — Охота — пуще неволи. Тебя в заклад отдам — будет по осени свадьба.

Тенька всхрапнул. Всё возможно под солнцем и луной. Баба помотала головой, ровно ищет кого-то, окликнула Безрода — а чего там окликать, всего-то четыре-пять шагов. Очень уж язык чешется, а внутри так и ходит всё ходуном. Через одеяльце! Вчетверо!

— Всё слышал? Нет, но каков! Злобожье отродье!

Сивый вышел из-за Теньки, поклонился.

— Врёт, поди⁉ Не бывает так. Нет, я конечно слышала, но… да враки это!

— Бывает. И не враки.

— Как быть? Ну… я это… вроде советуюсь. Страшно всё-таки.

— Страшно? — Сивый хмыкнул в тканину. — Если я даже к своему гнедому тебя привяжу и накажу ему с места не сходить, ты на горбу унесёшь его к этому… долговязому.

Баба изменилась в лице, глаза сузила.

— Как жена с тобой живёт? Насквозь что ли видишь?

— Юбки поменяй, — Безрод ухмыльнулся, — насквозь мокрые. И слюни подбери. Не поскользнулся бы кто.

Торговка покраснела, остервенело плюнула под ноги, какое-то время кипела, ровно варево в котелке, мало пузырями не изошла, да потом рассмеялась.

— Ты никто и звать никак, уйдёшь и забудемся. Стыдить ещё вздумал! Тьфу, срамной!

— Нам бы овса прикупить. И уйти побыстрее, чтобы забыла скорее.

— А замотался чего? Если заморенный, стой, где стоишь! Не подходи!

— От жены прячусь. Увидишь высокую, грудастую здоровицу, дай знать. Успею уйти.

— Все вы одинаковые!

Сивый отчего-то медлил. Чем-то походила вдовица на Гарьку, прямая, дерзкая, правду рубит шматами, разбрасывает вокруг щедро.

— Где, говоришь, лучший овёс?

— Ничего я не говорю. А овёс там, у Кисляя. Прохвост ещё тот, будешь торговаться, держи ухо востро. Дай коню попробовать, Кисляй, пёс блохастый, иногда мешает хороший овёс с лежалым. Человека-то можно обмануть, а лошадей — нет.

Безрод, прощаясь, поклонился, ушёл было, но как знал — в спину прилетело, аж в лопатках зачесалось:

— А чего тебя жена ищет? По бабам шастаешь, подлец? Блудишь?

Не поворачиваясь, кивнул. Усмехнулся. Громче кричи, дурында, ещё не все на площади знают, что некто от жены хоронится. И правда, несколько человек заозирались — кто шастает, где? Кто блудит? Кто, кто… дед Пихто, ты за бубликами смотри лучше, раздолбай, мальчишки сопрут.

Кисляя нашёл быстро. Тот, наверное, казался себе бывалым торгованом, прожжённым в уголь, и Сивый не стал его ни в чём разубеждать, просто отпустил Теньку и отошёл на шаг. Гнедой из всех мешков, выбрал лишь один.

— А вот овёс, на горбу принёс, сочный и спелый, как снежок белый… — Кисляй начал бодро, сверкал зубами во весь рот, но потом начал тянуть, запинаться, а под конец и вовсе умолк, раскрыв рот — это Тенька прошёл новёхонькие, добротные мешки, распузыренные до неподъёмности и остановился перед самым тёмным, старым и худым, в стороне от прочих.

— Овёс у него белый, — Сивый ухмыльнулся, легко кивнул продавцу.

— А чего же из худого мешка?