Магазинчик бесценных вещей - Лоренца Джентиле

заполняет плотное, темное облако дыма, а пол усыпан порошком из огнетушителя. В воздухе все еще стоит запах гари.

Тревога разбудила меня посреди ночи – мне только-только удалось заснуть. На мгновение мне показалось, что я еще в Крепости и что отец зовет на очередное учение. И вдруг до меня дошло, что это никакое не учение. Противопожарное устройство у меня на тумбочке включилось и звенело по-настоящему.

Я резко вскочила. Как всегда в моменты повышенной готовности, я легла спать наполовину одетой и была настороже. Я бросилась на балкон проверить обстановку и, пока бежала, успела запрыгнуть в свои защитные ботинки. Дверь «Нового мира» была открыта, и оттуда вырывался черный дым.

«Папа, – сказала я себе, – катастрофа случилась. И я к ней готова».

Табачник сам об этом кричал, а меня учили не пропускать мимо ушей никакие угрозы. Бушевавший в моей крови адреналин наполнял меня таким чувством жизни и давал такое ощущение контроля, какого я до той ночи ни разу не испытывала. От паники не осталось и следа. Мой первобытный страх уступил место холодному, ясному разуму.

Я быстро сбежала по общей лестнице, в темноте, и бросилась к магазину, в котором, как я и предполагала, уже никого не было. Помимо датчика дыма, я поставила на входе огнетушитель. Я подняла его, направив струю на очаг пожара – примитивную кучку газет и коробок. Такой себе трут, но его хватило бы, чтобы уничтожить тут все, если бы я вовремя не вмешалась.

Я вела себя именно так, как меня учили: туша пожар, я сохраняла способность мыслить. Я чувствовала себя сильной и подготовленной.

Где-то через час я услышала доносящиеся с улицы крики. Кто-то спрашивал, что происходит и не нужна ли мне помощь.

– Небольшой пожар, но я его уже потушила, – поспешила я их успокоить. – Все под контролем.

А потом я рухнула на пол и заплакала. Стиснутые руки, трясущиеся колени, запах химикатов в носу, головокружение. Я не стала утирать слезы, дала им свободу. На смену адреналину пришел ступор. Какое-то время я просто сидела и всхлипывала.

Сумев наконец успокоиться, я достала из подсобки стремянку и сняла инфракрасную камеру, которую спрятала над шкафом за кассой. Она еще работала. На то, чтобы обнаружить на записи поджигателя, не потребовалось много времени.

Сюрприз, сюрприз.

Облегчение от предотвращенной опасности теперь уступает место боли и жалости к магазину. Непоправимого ущерба нет, но от дыма почернел пол и кое-где потолок. Несколько искр, должно быть, угодило на журнальный столик: он припал на обгоревшую ножку, край столешницы наполовину обуглился. От нашей мечты, которая только-только начала сбываться, сегодня мог остаться один пепел. Вчера мы с Аделаидой оформили социальный кооператив[47] «Новый мир», в который вступили и остальные наши подруги. А через несколько часов после этого мы официально подали свое предложение об участии в аукционе.

А что же сейчас? Сейчас я напугана. Предпримет ли он новые попытки нам навредить? Как именно? Сумею ли я их предвидеть? Смогу ли им противостоять? А вдруг у меня не получится?

И тут я снова оказываюсь посреди леса. Зову на помощь, но меня никто не слышит.

46

Аделаида, хоть я и не прошу, берет два выходных и помогает мне прибраться в магазине. Еще недавно мы так же приводили его в порядок, но настроение было совершенно другим. Были битвы, в которых мы одерживали победу, были битвы, которые мы проигрывали, но теперь исход войны предсказать невозможно.

И снова я пользуюсь военной терминологией, я – пацифистка двадцати семи лет. Смешно. Но мне она досталась по наследству, а от наследства отречься бывает тяжело. Нередко на это уходит целая жизнь, а иногда и жизни оказывается мало.

Первые часы – самые трудные. Мы чувствуем себя оскверненными, как и все эти вещи, которые и без того столько лет томились здесь в одиночестве, а теперь на них посягнула жестокая рука человека, не испытывающего к ним ничего, кроме брезгливости. Но все же мы теперь знаем, что мы не единственные, кто верит в это место и в будущее, которое может его ожидать. Мы повторяем это себе, подметая пол, скобля потолок и очищая мебель. Анджелина принесла нам собственноручно приготовленную гуманитарную помощь и стопку газет, которую в «Ничто» оставила мировая судья. Она мне рассказала, что та перед уходом каждый день оставляет на столике по газете. От этой новости мне становится грустно: я так забегалась, что, за исключением вчерашнего вечера, совсем перестала приносить ей стихи. Я достаю из переднего кармана комбинезона «Волшебника страны Оз», потрепанного и исчерканного карандашом, отдаю его Анджелине и прошу незаметно подложить его сегодня ей на столик. Пусть будет ей хоть что-нибудь почитать, пока я не вернусь в свой привычный ритм.

Натирать гладкие поверхности газетами очень удобно, но только они неизбежно напоминают мне о том, что отец во многом был прав: наша планета висит на волоске и катастрофы стали в порядке вещей. Некоторые сценарии уже воплощаются в реальность. Натирая и полируя столы и окна, я думаю: находит ли папа утешение в том, что мир действительно катится именно туда, куда он предсказывал?

Беатриче в полнейшей ярости, требует принести ей голову врага. Я не призналась ей, что у меня есть запись с камеры, на которой видно, что это табачник. Боюсь, как бы она сразу не пошла с ней в полицию: это поставит крест на всей его жизни. Я видела его жену, осунувшуюся и бледную, и двух его дочек и не хочу, чтобы они платили за него эту цену. Мне кажется более мудрым донести до него, что у нас есть доказательства и что мы в любой момент можем предъявить их полиции.

К магазину потихоньку возвращается прежний лоск, и мы тоже начинаем чувствовать себя легче и увереннее. Нам нельзя сдаваться. Нельзя подводить тех, кто в нас верит. Мы не дадим себя запугать.

Аделаида приедет в агентство прямо из магазина, в котором работает. К счастью, аукцион начнется в час дня, как раз в обеденный перерыв, и ей не придется снова отпрашиваться – скорее всего, ее бы больше не отпустили. Придет и Присцилла.

Прежде чем отправиться на аукцион, я забежала к синьоре Далии, чтобы ввести ее в курс дела. Когда я сказала ей, что мы не собираемся сдаваться, она перекрестилась и протянула мне выцветший и потертый образок: епископ в красной мантии, в белых перчатках и в высоком головном уборе, украшенном разноцветными драгоценными камнями.

– Святой Амвросий[48], душа моя. Возьми, очень прошу.

Я выхожу из дома с Эудженио и Анджелиной. На мне, как всегда, комбинезон (с образком в переднем кармане) и ботинки, но вместо футболки на этот раз я надела рубашку Аделаиды. Она настояла, чтобы я оделась соответствующе, хотя и признала, что «мой обычный аутфит просто отпад, честно говоря».

Мы расхохотались. Она воспользовалась моментом и сказала, что мне не нужно каждый раз уточнять, что я говорю честно, ведь, пусть я чудачка и постоянно выдаю всякие странности, уж в искренности моей никто не усомнится. «И ты не должна, – добавляет она напоследок, – оправдываться за то, какая ты есть. Потому что ты совершенна и так». Я чувствую, что она давно уже хотела мне это сказать, и меня это так трогает, что я чуть не плачу. Оставьте себе эту вашу толпу, которая будет рукоплескать моим победам, – дайте мне человека, который будет болеть за меня, несмотря ни на что. Аделаида… шагом марш в мой Ноев ковчег!

Я не могла не взять с собой рюкзак с бутербродами, бутылкой воды, складным ножиком и бумажными платочками, но оставила дома изотермическое одеяло, сублимированную еду, походную плитку, фонарик на солнечных батарейках, компас и весь остальной арсенал, который еще несколько недель назад не раздумывая засунула бы в рюкзак.

Не скрою, отсутствие этих вещей вызывает у меня некоторое беспокойство. Вдруг мы не сможем вернуться, вдруг начнется ядерная война, вдруг меня похитят… Но я