Время расставания - Тереза Ревэй

— Не надо все портить, прошу тебя. Я не жалею ни о чем. Ни капельки.

— Ты такая спокойная, а я места себе от стыда не нахожу, — продолжал потрясенный молодой человек. — Я не знаю, что на меня нашло. Я приметил эту речку сразу после приезда, и вот решил искупаться. А затем я увидел тебя.

— Если бы я начала сопротивляться, ты бы позволил мне уйти?

— Конечно! — оскорбился юноша.

— Тогда из-за чего ты переживаешь? Мы не сделали ничего плохого. Мы друг другу понравились и занялись любовью. Все правильно.

— Но тебе только шестнадцать лет, Камилла! Я — гость твоего отца… У меня такое чувство, будто я его предал… Нам следует пожениться. Это единственный выход в данной ситуации. Да, именно так, мы поженимся…

Камилла уловила панику в голосе Петера. Его наивность раздражала девушку. И что на него нашло? Немец казался ей таким уравновешенным, таким уверенным в себе, и вот теперь он вел себя просто абсурдно.

Она вспылила:

— Остановись, Петер! Ни о какой свадьбе даже речи идти не может! Ты бы еще о детях заговорил!

— Вот именно! А если ты забеременеешь?

— Что за глупые мысли! В любом случае, никто не беременеет после первого раза. По крайней мере, я так думаю, — сказала Камилла, и голос у нее дрогнул. — О, не будь таким пессимистом!

— Но я всегда думал, что каждая девушка мечтает выйти замуж.

— Так и есть, но я просто не представляю себе, как сообщу родителям за завтраком, что собираюсь под венец. Моя мать мне даже в кино одной ходить не позволяет. Бог мой! Если она узнает, что ты и я… Я тогда света белого не взвижу!

— Вы с ней не ладите, я прав?

Камилла перевернулась на спину и прижалась головой к плечу Петера. Она вновь смотрела на звезды.

— Я не знаю. Мы с ней так непохожи… Но я не хочу походить на нее! Иногда я задаюсь вопросом: если бы мы не были матерью и дочерью, могли бы мы стать друзьями? Но это так глупо! Мать не должна быть подругой, мать — это мать, и точка. Но меня раздражает, что моя мама не умеет дружить. Особенно это касается меня. С Максансом все по-другому.

— А твой отец, что бы он сказал, если бы узнал, что мы?..

— Бедняга, он бы смертельно расстроился, а я ни за что на свете не хотела бы огорчать его. Я запрещаю тебе что-либо говорить ему, ты слышишь?

Внезапно она приподнялась и принялась лихорадочно приводить себя в порядок.

— То, что произошло этим вечером, принадлежит только тебе и мне, и я хочу, чтобы это осталось между нами до тех пор, пока… до тех пор, пока…

— Пока что?

— Да не знаю я что! — в бешенстве выкрикнула Камилла и вскочила. — До тех пор, пока мы снова не увидимся. Ты мог бы приехать к нам на каникулы. — Девушка смотрела на своего возлюбленного, который лежал, опершись на локти и подняв к ней лицо. — Или я приеду вместе с папой в Лейпциг, чтобы повидать тебя. Он обещал мне, что возьмет меня на ярмарку. Ты не находишь, что это отличная идея?

И Камилла лучезарно улыбнулась.

Петер вспомнил, что говорил его отец во время последней весенней ярмарки, состоявшейся всего несколько месяцев тому назад. «Внутренний рынок на подъеме, — озабоченно сказал тогда Карл. — На ярмарке столько немцев! Но вот иностранцы не спешат к нам в гости, и все из — за разглагольствований герра Геббельса. Все это не может не тревожить и заставляет задуматься о будущем».

Внезапно Петер похолодел от дурного предчувствия. Он вдруг подумал, что никогда больше не увидит Камиллу, но навсегда сохранит в своем сердце память об этой молодой француженке, которая стоит сейчас перед ним, уперев руки в бока, такая красивая и беззаботная, такая женственная в этом детском платье, с губами, распухшими от поцелуев.

Его грусть рассеялась, и юноша не смог удержаться от улыбки. Сами того не замечая, они улыбались друг другу, как два капризных ребенка.

Раздираемый противоречивыми чувствами, молодой немец неожиданно ощутил страшный голод, как будто он не ел целых сто лет, а за одну сигарету он готов был отдать все золото мира. Петер осознал, что нарушил одно из негласных правил гитлерюгенда: молодым людям настоятельно не рекомендовалось заниматься любовью до двадцати одного года, то есть до того возраста, когда можно было вступить в брак. Потому что вся их жизнь, даже жизнь личная, глубоко интимная, должна быть посвящена фюреру и величию Рейха.

Теперь он понял, почему плотские отношения юношества казались нацистам чем-то подозрительным и почему партийцы регламентировали каждую минуту досуга своих подопечных, делали все, чтобы они не могли поддаться соблазну. Действительно, что могло быть более волнующим, захватывающим, чем то, что он пережил здесь с Камиллой? И что бы с ним ни случилось в будущем, он всегда будет признателен этой девушке за то, что она сделала его мужчиной. И прежде всего, свободным мужчиной.

Петер тоже поднялся. Пьяный от счастья, он схватил обеими руками девушку за талию и принялся кружить ее. Камилла, положив руки на плечи молодого человека, откинула голову и расхохоталась.

Они обнялись в последний раз, приблизив лицо к лицу, их жесты казались то неловкими, то грациозными, они были гибкими и невесомыми, смеющимися и восхищенными. Они были хозяевами мира, будущее принадлежало лишь им двоим, и жизнь была чудесна.

— Ты видишь, это совсем нетрудно, — сказал Максанс, демонстрируя Генриху, как насаживать на крючок дождевого червя. — Хочешь попробовать?

Мальчик протянул удочку новому другу, но Генрих покачал головой.

— Я предпочитаю… смотреть на вас, — неуверенно пролепетал он по-французски.

— «Смотреть на тебя», — поправил его Максанс. — На «вы» друг к другу обращаются только старики.

Максанс уселся на траве рядом с Генрихом, зажал удочку между коленями и вытащил из кармана кусочек шоколада, завернутый в фольгу. Не говоря ни слова, он разломил его на две половинки и протянул одну своему новому товарищу.

Мальчики молча грызли шоколад и следили за поплавком. Над водой танцевали зеленые и голубые стрекозы. Меж деревьев виднелись пасущиеся на лугу лошади. Животные лениво отгоняли хвостами, взмахи которых напоминали метроном, надоевшую мошкару.

Максанс еще не привык к обществу юного немца и потому держался немного скованно. Генрих, пожалуй, был намного разумнее всех его школьных друзей, он казался послушным, даже покорным, как будто все время опасался совершить ошибку. По завершении импровизированного пикника Генрих тщательно собрал все промасленные бумажки и бутылки из-под лимонада и сложил их в рюкзак.

Мама объяснила Максансу, что маленький мальчик очень переживает из-за того, что ему пришлось спешно покинуть Германию, что он скучает по родителям и никак не может понять, почему они не приезжают. Максанс тоже не понимал, как можно обходиться без мамы, как можно уехать от нее против своей воли.