Седьмая жертва - Фредерик Молэ

— А вот и кавалерия подоспела, — издевательски произнес Фьори. — Скажи, пусть даже не пытаются! Теперь они могут зажечь свет.

— Делайте, что он говорит, — приказал Нико.

Кривен нажал на кнопку выключателя, и восхитительная люстра венецианского стекла вспыхнула тысячами свечей. Фьори встал с кресла и стоял теперь позади молодой женщины, прижав дуло пистолета к ее виску. Никто не шелохнулся. Полицейские старались скрыть обуревавшие их чувства и пристально следили за каждым движением преступника.

— Насмотрелись? Теперь убирайтесь! — приказал Фьори, начиная терять терпение. — Прикажи своим, Нико. Я не хочу их здесь видеть. Это касается только нас — тебя и меня.

— Выйдите, — приказал Нико.

— Ты уверен? — переспросил комиссар Рост. — Владельцы квартиры были убиты в своей постели…

— Он уверен, — усмехнулся Фьори. — Или за ними последует его птичка. Не оставляйте без присмотра своих драгоценных. У вас, конечно, будут и другие, но от этого не легче.

— Выйдите, я сказал, — проговорил Нико решительно.

Члены его бригады положили оружие на кремовый ковер и вышли из гостиной. Входная дверь квартиры закрылась за ними.

— Надеюсь, шутников среди них нет, — в голосе Фьори слышалась угроза.

— В этом случае ему придется иметь дело лично со мной, — отрезал Нико.

Шум шагов полицейских еще слышался где-то в квартире, но наконец все стихло. Очевидно, последняя реплика начальника охладила пыл его подчиненных.

— Ну вот мы и одни, — улыбнулся прозектор.

— Для чего? — спросил Нико, которому было не отвести взгляда от молодой женщины.

— Ну что, насмотрелся, Нико? — спросил Фьори, наблюдавший за происходящим.

Руки молодой женщины были связаны за спинкой стула, юбка задралась, и ноги в прозрачных телесных колготках видны почти до бедер, из полурасстегнутой белой шелковой блузки выглядывает кружевной лифчик. Каролин сидела очень прямо, но не могла произнести ни слова, поскольку рот ее был залеплен скотчем. Она сохраняла спокойствие, и Нико, вынужденный бездействовать, не мог не оценить ее самообладания. Во взгляде молодой женщины читалось облегчение: Нико был с ней, и он надеялся не обмануть это доверие.

— Что ты ей сделал? — спросил Нико, решив тоже перейти на ты.

— Ничегошеньки. Я только потрогал ее грудь, ты же знаешь, как для меня важна эта часть женского тела! Но я все привел в порядок — бюстгальтер, кофточку… Ты-то уже ласкал ей грудь, а?

— Да, — голос Нико сорвался.

— Ага, волнуешься… Приятные грудки, да?

Нико кивнул. Ему бы броситься на этого ублюдка, избить его до полусмерти, но он должен был хранить терпение. Нико постарался вновь обрести контроль над своим дыханием и расслабиться. Было необходимо сконцентрироваться на разыгрываемой партии — конец был уже близок.

— Послушай, я привез сюда груди своей жены, вот в этих банках. И думал, что, возможно, успею пришить их к грудной клетке прекрасной Каролин… Но кажется, сейчас можно уже об этом забыть…

— Почему же? — спросил Нико, преодолевая подступавшую тошноту.

— Да, «почему»? Вот уж вопрос так вопрос… По-твоему, всегда должна быть причина? В этом случае проще понять и легче забыть? А если это просто ради удовольствия? Удовольствия от собственной власти, от того, что унижаю, уничтожаю даже?

— Вряд ли. Должно быть что-то еще.

— А если бы причиной было только удовольствие? Что бы ты подумал? У тебя бы сложилось впечатление, что все эти женщины умерли просто так, даже не потому, что я удовлетворял таким образом некое гипотетическое наваждение. Тебе было бы нечего сказать их родственникам. Несправедливость судьбы мучила бы их до последнего дня. А вот объяснение моего поведения могло бы помочь их родственникам оплакать их… Пусть будет так: я — человек, которого ведет к катастрофе его семейное наследие… Подходит?

— А эти слова на стене, они что-нибудь значат? — спросил Нико, указывая на наспех написанное красной краской и еще не просохшее послание.

— Читай.

— «Ибо чресла мои полны воспалениями, и нет целого места в плоти моей».

— Псалом тридцать седьмой, стих восьмой.

— Какими же воспалениями полны твои чресла, Эрик? — продолжал задавать свои вопросы Нико, он даже назвал Фьори по имени, как друга.

— Эта боль разлита по всему телу и так тяжела, что даже годы не смогли ее излечить.

— Что тебе сделали? Что сделала тебе твоя мать? — рискнул спросить Нико, следя за каждым движением убийцы. Перед ним был горящий бикфордов шнур.

— Ага, наконец! Вот этот великий движитель психологических механизмов, вот из-за чего рождаются серийные убийцы: ненависть к одному из родителей. Особенно к матери, которая должна быть властной, выхолащивающей, которая наносит ребенку тяжелую психологическую травму. Так проще, правда? Значительно проще, чем обвинять общество, его модели социальной интеграции и идеологию. А моя мать… Ты прав, это сука из сук, — произнес Фьори, прикрыв глаза, чтобы лучше видеть это наваждение.

— Слушай, я не могу понять… почему всегда тридцать? Тридцать ударов плетью… Почему?

— Конечно же, это день рождения. В тот день она ударила меня, а потом изнасиловала. Но может ли женщина принудить к этому мужчину, пусть даже ребенка? И разве я мог получить удовольствие от этой извращенной игры?

— Ребенок подчиняется, но ничего не решает. Ты тут ни при чем.

— Может быть, и ни при чем. Как бы там ни было, я отплатил ей.

— Так, значит, это ты?

— Тридцать ударов ножом в это поганое чрево, это была просто бойня, но что за наслаждение! В тот день исполнилось ровно тридцать лет, как она заставила меня это сделать…

— А твой отец?

— А что отец? Он отвалил из дома и построил свою жизнь без меня. Другая женщина, другие дети. Он предпочел забыть нас — меня и мою двинутую мать.

— Учительница жаловалась…

— Ага, успел изучить! Мать быстро заставила ее замолчать. Расследование прекращено за неимением…

— Ты никогда никому не говорил об этом?

— Я был ребенком, ты сам только что это сказал.

— Все эти женщины, при чем они?

— Да ни при чем. Случай. Они просто были на нее похожи. Лицо, фигура, осанка… Вероятно, убить ее один раз мне было мало.

— Может быть, хватит? Может быть, ты заключишь наконец мир с самим собой?

— Я понимаю, куда ты клонишь, Нико. Хочешь спасти прекрасную Каролин. Но я еще ничего не решил. Вообще-то, я хотел убить ее, как и всех остальных, и чтобы ты это увидел. Я нашел для этого место. Я так хотел увидеть, как ты найдешь ее тело, изуродованное, безжизненное, я хотел видеть, как ты будешь страдать. Я бы нанес тебе незаживающую рану, ты бы помнил об этом всю жизнь, даже когда я исчезну. Я бы унес с собой еще одну жизнь — твою. Но, должен признаться, ты меня удивил, ты появился, когда я тебя не ждал, и мне пришлось изменить свои планы. Я разгневан, Нико. Я хотел убить ее и не успел. А теперь — как выйдет. Я держу пистолет у ее виска и могу нажать на спуск, когда мне вздумается.