Катарсис. Темные тропы - Виталий Храмов

Сирус осушил чарку воды, вытер пушок на верхней губе рукавом рубахи:

– Тот год был самым трудным в моей жизни, как мне тогда казалось. А потом и её привезли старые Волки. А отец привёз Огнянку и купил это подворье. И мы тут стали – хозяевами! Какими взрослыми мы себе казались!

Он откинулся на стену, закинул голову, с закрытыми глазами стал предаваться воспоминаниям.

– Ведь жили мы раньше в столичном доме Волков. А там – не забалуешь! Там молодой Волк – злющий – в отца. И слуги у них – будто, правда, с волками покрещены. А тут – мы сами по себе. Конечно, волчата от нас и не вылезали. Наши тела стали меняться. И это было так остро-волнительно! Но появилось и стеснение. Лапка стала стесняться Волчонка, но не меня. А Огнянка пряталась от меня, но не от Оскала. И наши детские игры и шутейные забавы стали уже и не слишком детскими. Но, потеряв голову, слишком поздно мы это поняли!

Понятно! Оставленные на произвол судьбы детишки исследовали самое интересное – друг друга. Их ли это вина? Что мальчиков не отделили кирпичной стеной от девочек?

– Это было так сладко! – вздохнул Сирус. – Мы и не заметили, как это произошло. Это потом мы узнали, что должна была быть кровь. Я виноват.

И он снова вздохнул, встал, сунул голову в бадью, сел. По его чёрным, в ночи, волнистым волосам вода текла на рубашку.

– Послушал приятелей, что говорили, что если нет крови, то девка – порченая. И я, дурень, с этим и пришёл к Лапке. А она сама не знает – почему так? Только и могла реветь, как телка стельная. Вот так я и приревновал её. Так что это я виноват. Это я её сделал той, какая она сейчас. Ну а что ей делать? Я её оттолкнул, назвал девкой гулящей. Она и назло мне и брату, что тоже дурень, поддержал меня, а не сестру, и стала такой. Волку надо было бы треснуть мне в лоб учебным молотом, а не поддакивать мне. Только Огнянка и кричала на нас, дураками называла. Но разве мы её, младшую, слушали? Вот с тех пор Огонёк и отваживает Оскала. И меня презирает. И Лапку.

Сижу, слушаю и – худею! Вот это недетские загибы детских ошибок! Но их ли грех – эти ошибки? Или виной их состояние сопли в свободном полёте? Выпущенных из упряжи молодых жеребцов и кобылиц. Они были друг для друга – Вселенной. И удар недоверия от Сируса и Оскала – самых дорогих для неё людей, и их отторжение, презрение были для девочки смерти подобными. Вот гайка и сорвалась с резьбы. И полетела ко всем чертям, по наклонной. Вовлекая в своё пике и всю их связанность. Ибо они – единое целое перед Судьбой. Обособилась только Огнянка, не желая разделять с ними ответственность за их падение, но сопереживая им, тем не менее дорогим для неё людям.

– А там – больше. Пить начали. Гулянки. Друзья-подруги. Общие на всех, – говорит Сирус.

Ну, а я о чём?

– Поначалу больно было видеть, когда моя Лапка целует другого… – скривился Сирус. – А потом – ничего. Спаривались в одной комнате на разных ложах. Я – с одной, она – под другим. И Волчонок – рядом – наяривает кого-нибудь по-собачьи. Он так любит. Говорит – по-волчьи. Смеялись, улыбались друг другу. А потом менялись. С Лапкой или Волчонком. Не-не, Оскал на Лапку не залезал. Это мы с ним могли одну девку вдвоём пропаривать. Или я Лапку – после кого-нибудь.

– И какие мысли и чувства у тебя при этом? – спрашиваю я, взмахнув рукой, – перевёл тепло воздуха в тепло бака с водой, опять зациклив его, чтобы не грел воздух.

– Не знаю. Привык как-то. – Пожимает плечами Сирус. – Обычные. Мысли. И чувства.

– Презираешь её? Ревнуешь? – спрашиваю.

– Ревную. От этого – слаще её потом продрать. Она же с ними – никакая. Только со мной – орёт, как кошка под сапогом. Как мать сегодня… из бани… и сверху… – Сирус смутился.

– И от этого тебе горделиво, – вздохнул я. – Тогда какого ты на неё взъелся, если чужие мужики в её постели тебя не стесняют?

– Да сам я уже не знаю! Как-то сложно всё! – вскинул руки Сирус. – Говорю же – дурень! И да – не презираю я её. Она же – Лапка. Она – это она. Другой такой нет. Лучший друг. Как сестра, с которой можно спать.

– Да, что там за история была? – спрашиваю я.

Опять смущается.

– Перепили мы. До беспамятства. Вот, попутав, Волчонок и вставил сестре. Та спросонья – подмахивать. А как глаза продраили, поняли, что натворили.

Покачал головой, вздохнул, спрашиваю:

– А Огнянка чего ярится?

– Так глаза-то и продраили, что она их ведром воды колодезной окатила, как сцепившихся собак. Проведать пришла поутру. А тут – такое! И объясни ей, что это – ошибка, случайная и единственная.

– Ну что единственная – вопрос открытый. Могли так же не запомнить, перепив. А вот, что не случайная – железно! Так с перепоя Волк и тебе вставит, по ошибке.

Сирус вскочил, кулаки сжимает, скулами играет.

– А Горан? Тоже Волчицу покрывал? – спрашиваю, будто не вижу агрессии Сируса.

– Нет, – буркнул Сирус, отвернувшись к стене, всё так же – весь напрягшийся, подышал, чуть опустились плечи, уточнил: – Насколько я помню. А как там Лапка – не знаю.

– Ты всё же не веришь ей, – кивнул я.

Сирус резко развернулся, открыл рот, хотел, видимо, воскликнуть, что как ей верить? Но захлопнул рот, сел, уронил руки меж коленей.

– Понял? – спросил я его.

Он кивнул.

– Мы в ответе за тех, кто нас полюбил, – говорю я. – Так-то, мальчик. Она тебя полюбила, а ты её сделал той, какая она сейчас. И с этим тебе жить.

– Знаю я! – простонал он. – Но что мне теперь делать?

– Смотря чего ты хочешь? – пожимаю я плечами. – Продолжать такой свальный грех, или чтобы она любила только тебя? Но при втором выборе ты должен учесть, что она уже вкусила греховного плода и может изредка срываться. А может, и не изредка.

Сирус фыркнул:

– Мать ребёнка прижила при живом отце. И ты, извиняюсь, конечно, но срок траура, даже формально – не прошёл. А я теперь нос буду драть в небо? Сам нагадил в свою кашу – сам и расхлёбывай!

– Слова не мальчика, но мужа! – невольно воскликнул я, даже гордый за парня – И пара вопросов напоследок. Первый: а я тебе зачем? Ты же всё сам знал, что всё произошедшее – твоя ответственность, всё сам и решил, что готов принять её такую, какая она есть.

– Это я решил. А не она. А как – она? – мнётся Сирус.

– Понятно. Она там ждёт? Значит, она уже всё решила. Мне надо, как с тобой – выслушать её, покивать и благословить?

Улыбается, но напряжённо.

– Вот, собственно, и пришли ко второму вопросу – почему именно сейчас так остро встал этот вопрос, устраивающий всех? И почему исповедовался мне, как перед смертью?

Лицо парня внезапно ожесточилось:

– Именно – перед Смертью. Ты, очищая мойню, снял своё прикрытие магии. И мы все увидели – кто пожаловал в наш Дом, Вестник Смерти! Прости, не хотел срывать с тебя покров таинственности. Но все мы в тот момент поняли, до глубины души прониклись – пониманием, что возврата к прежнему уже не будет. Что нас ждёт впереди, мы не знаем, но Смерть – уже здесь. А перед Смертью хочется подвести итог и исправить хотя бы те ошибки, которые можно исправить. И быть готовым встретить Судьбу так, чтобы не было мучительно больно от досады, что не сделал того, что должен был.