Тёмных дел мастера. Книга третья - Алексей Берсерк

— Воля, — твёрдо и кратко повторил вслед за Эргаротом Альфред, сосредоточив в руке немного чистой тёмной магической энергии.

— Да, — так же кратко поддержал его довольный учитель, мимоходом взглянув на заискрившееся в лучах яркого света лицо паренька, пока тот, преисполненный истинной увлечённости, не мигая смотрел на высокорослого колдуна в ответ.

После чего Эргарот громко продолжил:

— Однако очень скоро ты поймёшь, что сила воли — это не только особый инструмент для борьбы со столь заурядными вещами, как чужие или твои собственные иллюзии. Потому что, как уже когда-то объяснял тебе Джаргул: она всегда остаётся для нас универсальным средством для обращения к собственным внутренним ресурсам настоящей магии. И для постоянного вывода их через себя наружу. Неважно, насколько непреодолимой при этом будет казаться возникшая перед тобой задача. Ведь в том-то и состоит основная черта, свойственная нам как повелителям истинной магии: превозмогая собственную слабость — превозмогать любую преграду! Которая обычному человеку будет казаться просто непреодолимой.

А когда твоя сила воли сможет научиться различать все до последней из создаваемых кем-то другим иллюзий, даже если в глазах остального людского сообщества они будут продолжать казаться абсолютной и неизменной правдой… — здесь Эргарот медленно приподнял вверх и свою руку тоже, после чего, согнув её в локте на манер готовящегося к драке воина, пропустил через свои пальцы и предплечье несколько иссиня-чёрных магических разрядов тоненькой струящейся молнии, — …то тогда и только тогда ты сможешь увидеть перед собой подлинную суть каждой существующей в мире вещи. И таким образом ещё на одну ступень приблизиться к тому, чтобы однажды бросить вызов этим злосчастным богам. Которые и сами уже, похоже, давным-давно уверовали в иллюзию того, будто они и вправду абсолютно недосягаемы и непобедимы для созданного ими когда-то мира смертных.

«Как же мне холодно. И тяжко здесь… Хочу домой… О, Джовелин!.. Мама… Я-я… Ах, была бы у меня сейчас с собой та особая палочка из рекламы „Фелимс“!.. Или хотя бы моя старая палочка… Дурацкие кристаллы вызова регулярной стражи! Ну как же мне не повезло-то, а!!!.. Почему он? Почему именно я? Может быть, я смогу всё же… Нет! На это и надежды быть уже не может! Он всё равно убьёт меня! Или убьёт всех вокруг, как случилось с теми людьми на пароме… Может, лучше было сброситься с корабля прошлой ночью?.. И будь что будет!.. Ведь до берега мне не доплыть! Это нереально! Я даже не знаю, в какой стороне берег… А значит, выход только один…» — метались в голове у Лагнес крайне рассеянные мысли, которые тотчас же немедленно раскрывались перед стоявшим на другой стороне у края борта Альфредом, как на ладони. Донельзя наивные, они напоминали ему о его собственных, когда-то точно таких же неоправданных сожалениях… С той лишь огромной разницей, что Джаргулу всё же удалось тогда вытащить его далеко за пределы всего этого мирского круговорота нескончаемых чёрно-белых жизненных суетливых событий, в конце которых его всё равно ждала бы одна только смерть от собственной слабости и глупости…

А теперь!!!

Теперь Альфред определённо мог похвастаться тем, что являлся физическим воплощением своей вечной жизни, поскольку ни на что другое молодой колдун в будущем уже и не рассчитывал. А потому, настойчиво заставляя себя желать именно этого с каждым новым вдохом обдувавшего его холодной свободой морского воздуха, что так ярко воплощал сейчас всю непреодолимую разницу между похитителем и пленницей, неумолимый бунтарь оставлял Лагнес страдать и ёжится от бесконечно колких порывов ветра, бередящих в ней лишь новые тревожные мысли, в то время как сам просто наслаждался их силой и скоростью.

Однако спустя ещё несколько часов жутко продрогшая девушка всё же нашла в себе силы, чтобы подняться. Без особого удовольствия перекусив чем-то студенистым и замёрзшим, оставленным перед ней на тарелке властной рукой её жестокого похитителя ещё с самого утра, Лагнес неспешной походкой осторожно выбралась наружу. Только сейчас она поняла, что всё же сумела продержаться последние часы на барже, поскольку время без сомнений подбиралось к полудню. И отныне за бортом виднелись не только однообразные буруны от расходившихся во все стороны из-под баржи горбатых волн, но и с трудом различимая где-то далеко впереди полоска рваного берега.

Постепенно эта полоска становилась всё однороднее и выше, из-за чего сердце девушки неосознанно ликовало, несмотря на то, что в мыслях она нисколько не переменилась, отлично понимая, что ничего хорошего её здесь, скорее всего, не ждёт. И всё-таки, по мере того, как баржа неуклонно приближалась к вырисовывавшемуся из лёгкого тумана судопричальному заливу какого-то северного города (где Лагнес, естественно, никогда раньше не бывала, принуждая себя тратить жизнь исключительно на одну работу и всецело зависящую от неё учёбу), подсознательное волнение девушки всё больше росло.

А когда её глаза стали различать на берегу не только отдельно стоящие здания, но и людей вокруг — откровенной радости девушки не было придела.

Возможно, ей просто ужасно хотелось снова попасть в нормальный человеческий мир, побродить по городу, пусть даже и молча, неуклонно следуя за своим похитителем, насладиться возобновившимся присутствием обычной светской жизни на улицах, а может быть, даже тайком позволить себе несколько осторожных вольностей. Например, осмотреть местную современную архитектуру или заглянуть в витрины магазинов — прежде чем её наверняка заточат в какой-нибудь тёмный неудобный подвал, где бедная Лагнес и проведёт все оставшиеся годы. Там она день за днём будет ложиться под какого-нибудь грязного иностранца, пока однажды вконец не ослабнет или не забеременеет… а может, её и вовсе убьют — просто так, за ненадобностью.

От последнего предположения дыхание девушки совсем перехватило, и она уже готова была плакать чуть ли не навзрыд от нахлынувших на неё эмоций — радостных и в то же время невообразимо грустных и тяжёлых. Однако, к большому счастью, страх — настоящий животный страх — подавлял в ней сейчас даже эту исконно женскую вольность, призванную обычно выражать чуть ли не каждую мало-мальски серьёзную реакцию на неудовлетворяющие жизненные обстоятельства или допущенные досадные оплошности. Сковывая её тело все последние дни, этот страх, словно второй скелет, не позволял Лагнес отпустить ещё оставшиеся у неё сдерживающие рычаги влияния на свою личность и просто расклеиться, упав на колени перед кем бы то ни было, чтобы, пусть даже лишившись дара речи, молить и молить его о спасении.

— Ступай на трап! — скомандовал девушке вскоре властный голос её ужасного сопровождающего, когда через какое-то время судно причалило к предназначавшемуся специально для его разгрузки корабельному доку. И Лагнес отлично поняла, что сейчас ей (возможно, уже последний раз в жизни) будет снова позволено ступить на твёрдую землю её благодатного королевства. Ведь впоследствии судьба могла вполне занести её также и в какие-нибудь неведомые дали, поскольку никто не говорил ей, что она навсегда останется здесь, в Сентусе. К тому же характерный внешний вид и повадки её странного похитителя назойливо продолжали твердить ей об этом большую часть пути, однако всё же…