Тёмных дел мастера. Книга третья - Алексей Берсерк

Конечно, далеко не всё, о чём продолжал говорить Альфред вызывало в ней хоть какую-то отдачу. Но, как только в его речах стал явно сквозить намек на довольно неприятную и откровенно непонятную для неё тему гражданского неповиновения (что изначально всегда оставалось прерогативой именно каких-нибудь иноземных захватчиков, которые так и выползали в последнее время изо всех щелей со своим опасным магическим оружием, несущим лишь смерть и разрушение), ресницы Лагнес тихонько вздрогнули, сероватые глаза понуро опустились, а брови нахмурились. Правда, все эти движения были настолько мимолётными, что их не смог бы различить и самый опытный лицедей, однако Альфреду это всё же каким-то чудом удалось, и он вдруг решил столь же внезапно остановиться, прервав свои дальнейшие пояснения почти с тем же рвением, что и начал.

— …Что?.. Тебя, похоже, нехило воротит от всего этого, да? — поинтересовался он ни с того ни с сего между фразами прямо на середине их странного «диалога», во время которого говорил лишь сам молодой колдун, а Лагнес не оставалось ничего другого, кроме как смиренно молчать, чтобы — не дай Боги! — не вызвать в нём нового безумного приступа внезапной ярости или неконтролируемой агрессии.

Но всё-таки внимательный Альфред прочёл в её дальнейших мыслях и это, от чего тут же вымолвил:

— Ну конечно… Ты ведь всего лишь паршивая женщина… Прости. Это упущение с моей стороны — рассуждать с вами на подобные темы, а не на ваши обычнее бредни насчёт семьи, детей, платьев и встреч с подругами. К тому же, как я погляжу, ты всё ещё наивно полагаешь, что я только что прочёл твои мысли с помощью этого вашего «канала» или более привычного для моей памяти старого доброго зачарованного камушка провидца, да? И, конечно, совсем не почувствовала в своей голове ничего иного, кроме уже ставшей настолько привычной для тебя системы забора личных мыслей кем-нибудь другим через строго определённые пути вашего псевдомагического общения. Как я понимаю, они теперь просто предательски идут в обход столь несовершенно исполняемых запретов королевства на «магию влияния». О, конечно… Так вот хрен тебе, дорогая подопытная! Нет!!! Пусть я ещё и не совсем хорош в таких делах, как мой первый учитель: не люблю, видишь ли, работать с чужими мозгами без постоянного желания устроить в них кашу или взорвать их к чёртовой бабушке. Однако ты даже не представляешь, насколько ошибаешься, если полагаешь, что в это ваше ультрамодное время существуют только одни и те же способы обмениваться информацией друг с другом…

И, моментально раскрыв глаза настолько широко, насколько это казалось возможным, молодой колдун тотчас же хищно оскалился, чем буквально заставил бедную Лагнес мысленно завопить от ужаса, поскольку та вдруг ясно почувствовала неожиданно разлившуюся перед её глазами тьму, скрывавшуюся до этого между углами и прорехами окружавшего девушку привычного, казалось бы, городского пейзажа. Через каждую такую щель на неё вдруг тучами полезли самые настоящие адские твари — или по меньшей мере, как показалось в ту секунду смертельно перепугавшейся Лагнес, их рогатые тени. Хотя настолько реалистичных образов истинного отражения первородного зла она ещё ни разу не встречала ни в одном своём, даже самом страшном, детском кошмаре из числа тех, что снились ей когда-то на старой квартире в их прежнем городе.

«Н… н-не надо боль-ше…» — сразу же мысленно взмолилась девушка, чуть ли не упав Альфреду под ноги, бухнувшись с глухим звуком коленками в грязь.

Однако молодой колдун и не думал останавливаться.

Отчаянно вращая головой, девушка беспомощно зажимала лицо руками, но глаза её, казалось, совершенно не хотели больше слушаться свою хозяйку, оставаясь открытыми, даже когда Лагнес пыталась с силой сомкнуть веки, чтобы не видеть, не слышать и не ощущать ничего подобного ни за что и никогда, будь то внутри или снаружи её разума.

И лишь когда мысли девушки стали медленно опадать в глубокое жерло отчаяния, довольно-повелительный и уже не такой безумный, как в первые секунды, взгляд Альфреда наконец прекратил своё пагубное воздействие на пленницу, позволив ей опомниться и снова вернуться к границам разумного восприятия.

— Клянусь, вы, женщины, со всей этой вашей врождённой претенциозностью и напускной робостью, — наклонился он затем над самым ухом Лагнес, чтобы буквально вбуравить в ещё не окрепший разум жертвы свои слова, — вот уже несколько десятилетий даже и не догадываетесь о том, какую физическую и эмоциональную тяжесть должен испытывать человек на самом деле. Да и куда вам! Ведь за последние сто лет — что на войне, что в мирной жизни — за вас всё это вытерпливают стелящиеся перед вами послушные мужики! А вам, благодаря этой их мягкотелости, остаётся лишь с рождения до смерти исполнять всего одну оставшуюся у вас социальную роль: блистать своей внешней красотой. Своей мохнатой трындой, ха!!!

«Ах, зачем же мне делать что-нибудь ещё, если можно попросить об этом вон ту тупорылую обезьяну с членом вместо мозгов?» Или: «По какому праву он входит в эту дверь первым? Лучше пойду махну перед ним своим хвостиком, и он тут же забудет о природном преимуществе сильного, превратившись в ходячую прислугу».

А потом вы непонимающе хлопаете глазками и вопрошаете: ой, а куда подевались все достойные мужчины? Так вот я отвечу: туда же, куда подевались и все достойные женщины! В пучину своих собственных слабостей!

Слушая его с крайне измученным выражением лица, Лагнес уже несколько секунд еле-еле ощущала своё тело, всё время продолжая валяться перед Альфредом в весьма беспомощной позе, словно маленький, несмышлёный ребёнок, забившийся в угол своего пока ещё слишком огромного для него манежа. При этом чёрный колдун продолжал презрительно сыпать рассуждениями, оплетая ими девушку и словно бы заматывая её в грубо сотканный волокнистый кокон:

— Вот почему я определённо считаю, что вы все достойны друг друга: беспечные глупцы, не имеющие желания выбраться из столь непрочных сетей биологического влияния, чтобы занять своё истинное место в обществе, и лишившиеся большинства иных своих функций беспомощные самки, идущие на поводу у современной моды, поскольку на большее каждая из вас уже и не способна.

Конечно, то, что я тебе сейчас показал, а именно те образы, что, скорее всего, возникли у тебя в голове — всё это является исключительно твоими собственными олицетворениями бессилия перед реалиями нашего общего бытия. Они не были призваны показать тебе другие формы реальности. Но просто чтобы ты знала: мужчины выдерживают нечто подобное гораздо лучше, чем женщины, насколько подтверждают мои недавние исследования. Просто потому, что им гораздо чаще приходится в своей жизни сталкиваться с сильнейшими эмоциями, равно как и с обычными физическими воздействиями: ведь оба эти фактора взаимосвязаны. А вот женщины почему-то вдруг решили, что они больше не люди и что есть некто, кто всегда готов испытать это за них. Но, возможно, это не полностью ваша вина, поскольку над головой у всех вас — и у женщин, и у мужчин — постоянно нависает ещё и вездесущее влияние со стороны мирового потребительского рынка, так ведь? Да и женоподобных мужчин, неспособных как следует поднапрячься, сейчас стало уже куда больше: что в Сентусе, что в других странах. И даже в закостенелом в своих шовинистских принципах Хаас Дине, поскольку ситуация в обществе располагает, понимаешь ли. Во многом куда более чем располагает, хочу заметить. Практически тайно навязывает нужные глобальному рынку черты.