Моя служба в старой гвардии. Война и мир офицера Семеновского полка. 1905–1917 - Юрий Владимирович Макаров

честный, а для таких людей вопрос стоит так: раз не можешь работать, надо уходить. Он и ушел.

Как-то раз в мае 1917 года я, еще в форме, с палочкой ковылял по заплеванному Невскому. Навстречу мне сухонький, но еще бодрый старичок, с седыми усами, в черном пальто и мягкой шляпе. Я к нему.

– Платон Алексеевич… Что вы здесь делаете и в таком костюме?

– Здравствуйте… Я вас помню. Вы [офицер] учебной команды Семеновского полка. Вот видите, ушел совсем. Сорок лет служил в строю, а сейчас больше не могу. Я учить могу, приказывать могу, а уговаривать не умею. Эти люди (Керенский и Ко) по воздуху ходят, а не по земле. Смертную казнь отменили… Я за всю войну четыре смертных приговора подписал, и то за грабеж. Но людям страх нужен… Без этого нельзя воевать… Война кончена… Мы ее проиграли. В армии мне больше делать нечего…

– Что же вы собираетесь делать теперь? Извините меня, мы старые сослуживцы, ведь у вас личных средств, наверно, нет?

– Личных средств у меня никогда не было… Всю жизнь жил на жалованье. Есть сейчас у меня три тысячи военного займа, да и то из банка не выдают. Кончу здесь дела, поеду в свое село, где я родился, там большое училище есть, каменное. Я там уж много лет попечителем состою. Деньги им посылал еще с Японской войны. Там мне место всегда найдется. Буду ребят арифметике и грамоте учить. Это при всяком режиме нужно. Царя нет, Россия всегда останется…

Мы простились, и я больше его не видел. Как он существовал в первые годы революции, мне неизвестно. Среди генералов Белой армии имя Лечицкого мне также не попадалось.

В 1908 году вместо Лечицкого начальником нашей дивизии был назначен генерал Мрозовский. Он был коренной офицер нашей 1-й артиллерийской бригады, Петровской «бомбардирской роты», а потому в дивизии чувствовал себя как дома. За Японскую войну он получил Георгиевский крест, а за женой много денег. Его пара рыжих, в английской упряжи, была одной из лучших в Петербурге. Как артиллерист он пехотного дела не знал и им не интересовался. В обращении был самоуверен и груб. У нас его терпеть не могли. Если он и воевал, то о подвигах его ничего слышно не было. Зато в Москве, где с 1915 года он командовал войсками, его все единодушно ненавидели.

Когда наш полк вышел на войну, начальником дивизии был генерал Олохов, бывший командир лейб-гвардии Литовского полка. Был он мужчина высокий, представительный, с окладистой бородой и приятный в обращении. В августе – сентябре 1914 года, во время Галицийской битвы, когда наша гвардия колошматила австрийцев и гнала их перед собой, Олохова можно было иногда видеть довольно близко от боя. Во время позиционной войны он сидел в штабе, приезжая в полки только тогда, когда они стояли в резерве, и то по торжественным случаям, на раздачу крестов и т. п.

Относились к нему безразлично, но не помню, чтобы его особенно ругали, что, при общем ругательном настроении офицеров на войне, само по себе уже хороший знак.

Теперь скажу несколько слов о последнем нашем начальнике дивизии, графе Н.Н. Игнатьеве.

Его кузен, А.А. Игнатьев, генерал советской службы, в своей книге «50 лет в строю» отзывается о нем весьма презрительно, считая его «неудачником» и не называя его иначе как «бедный Коля», «толстый Коля», «бедный, толстый Коля» и т. п. Что Коля был толст, все, кто его знали, могут засвидетельствовать. Но что он был неудачник, это еще большой вопрос. Когда же Игнатьев пишет, что «с горечью, должно быть, вспоминает и по сей день толстый Коля ту злосчастную операцию на Стоходе, в которой они с „Бэбэ“ (Безобразовым) погубили цвет доблестной русской гвардейской пехоты, бросив ее в бесплодную атаку, по случаю безобразовских именин», тут уже никаких споров быть не может. Это ложь бесспорная, нелепая и злая. Так же, как я думаю, в советской, в старой царской армии бросать войска в атаку «по случаю именин» командующего было совершенно невозможно, и я очень надеюсь, что читатели книги графа Игнатьева, хотя бы и самые молодые, в этой части ему не поверят.

Граф Н.Н. Игнатьев окончил военную академию, как тогда говорилось, по 2-му разряду, то есть без зачисления в Генеральный штаб, и прошел в Преображенском полку всю строевую службу, прокомандовав ротой 7 лет. Вышел он на войну командиром полка, и под его командованием, энергичным и умелым, Преображенский полк вписал в свою боевую историю немало блестящих страниц.

Я лично знал Н.Н. и в полку, и особенно близко в эмиграции, где он мне подробно рассказывал про Стоходскую операцию, в которой ни он, ни Безобразов не были повинны ни душой, ни телом. Несмотря на их самые энергичные протесты, приказ атаковать укрепленные немецкие позиции пришел из Ставки, на которую, в свою очередь, давили из Парижа. Это была одна из многих наших человеческих жертв на «союзнический алтарь». Так это было тогда и понято, и принято в войсках.

В первые годы войны, имея командиром слабого, нерешительного и совершенно не военного Эттера, мы очень завидовали «захарам» (прозвище преображенцев), что у них такой отличный командир, и дорого бы дали, чтобы поменяться.

Осенью 1916 года Н.Н. Игнатьев получил нашу дивизию, уже усталую и потрепанную, и сделал все, что было в человеческих силах, чтобы привести ее в порядок.

Между прочим, его гражданскому мужеству наши полки обязаны тем, что они, единственные во всей российской армии, сохранили воинский дух и боеспособность до самого конца. Месяца через два после приема им дивизии из штаба командующего армией Каледина нам в Скурченский лес прислали офицерское пополнение, три камиона[24]только что произведенных из школ прапорщиков, всего человек 60. При тогдашних настроениях в тылу такого «ремонта» было бы совершенно достаточно, чтобы подорвать дисциплину и порядок и в более крепких частях, чем были к этому времени наши. Игнатьев все это понял и принял героическое решение. Камионам было приказано, не разгружаясь, поворачивать назад в штаб армии, а Каледину было протелеграфировано, что прапорщики не приняты, так как такой прием нарушил бы старую гвардейскую привилегию принимать к себе офицеров по выбору. Тут же Каледину было указано, что недохват в офицерах мог бы быть пополнен своими средствами, то есть производством в офицеры своих подпрапорщиков, бывших фельдфебелей, тех самых, которые, поступив в полки молодыми солдатами, прошли в них всю службу, и мирную, и военную.

Выгоды такой замены были бы очевидны. Вместо ненадежного боевого элемента,