Весь мир театр - Борис Акунин

– Остается характерная рана, мелкая у края пенетрации ипостепенно углубляющаяся к месту изъятия. То есть противоположного рисункасравнительно с ударом харакири, когда клинок сначала глубоко вонзают, а потомрывком, наискось, выдергивают. Еще раз повторяю, что сделать себе разрез такойпротяженности, как у Лимбаха, смог бы только самурай невероятной выдержки,долго ставивший руку. Обыкновенно у японского самоубийцы хватало силы воли лишьвонзить в себя кинжал, после чего секундант немедленно отсекал беднягег-голову. – Фандорин укоризненно смотрел на бывшего питомца. – Скажите мне,Сергей Никифорович, откуда у гусарского корнета бандитский нож?

– Не знаю. Купил по случаю. Возможно, именно для этой цели,польстившись на остроту лезвия, – ответил поколебленный, но еще непереубежденный Субботин. – Позволю себе напомнить о надписи на двери. – Он показална кровавые буквы «Ли». – Если это не начало имени той, из-за которой молодойчеловек решил уйти из жизни, то что же?

– У меня есть предположение, но сначала давайте зададимкое-какие вопросы свидетелям. Самое время.

В артистическом фойе ждали Элиза и режиссер с помощником.Первую попросил задержаться следователь; Штерна и Девяткина – Фандорин.

Субботин послал за ними полицейского. Но тот привел толькоактрису и ассистента.

– Ной Ноевич рассердился и уехал, – объяснил Девяткин. –Действительно, неудобно, господа. Такой человек, а его, будто мелкого воришку,заставляют ждать вызова. Я могу ответить на любые вопросы, касающиесяраспорядка, режима, устройства уборных и всего прочего. Это моя компетенция.

– Как вы себя чувствуете? – спросил Фандорин актрису.

Она была очень бледна, с опухшими глазами. Прическа гейшисбилась вбок, на широких рукавах кимоно виднелись следы туши – должно быть,Элиза утирала слезы. Лицо, впрочем, было чисто вымыто, грима на нем неосталось.

– Благодарю, я чувствую себя лучше, – тихо ответила она. –Со мной почти все время была Симочка. Помогла мне привести себя в порядок, а тоя была похожа на ведьму, вся в черных разводах… Сима ушла полчаса назад, еевызвался проводить господин Маса.

– П-понятно.

Взревновал меня к Субботину, догадался Эраст Петрович. Ну ичерт с ним. Пусть утешается со своей Клубникиной, обойдемся.

– Два вопроса, сударыня, – перешел он на деловой тон. –Первый: ручка была такой и прежде?

Эраст Петрович показал на внутреннюю сторону двери. Меднаяскоба была немного погнута.

Но Элиза, кажется, видела только следы крови. Оназажмурилась, слабым голосом произнесла:

– Я… не знаю… Не помню…

– Я помню, – заявил Девяткин. – Ручка была в полном порядке.А что это тут написано?

– Об этом б-будет мой второй вопрос. Госпожа Луантэн,называл ли вас когда-нибудь покойный «Лизой»? – Эраст Петрович постарался,чтобы вопрос прозвучал совершенно нейтрально.

– Нет. Меня никто так не называет. Давно.

– Может быть, в минуты… интимности? – Интонацияспрашивающего стал еще суше. – Прошу вас быть откровенной. Это очень важно.

Ее шеки порозовели, глаза гневно сверкнули.

– Нет. А теперь прощайте. Мне нехорошо.

Она повернулась и вышла. Девяткин кинулся за ней.

– Куда же вы в кимоно?

– Неважно.

– Я провожу вас до гостиницы!

– Меня довезет авто.

Ушла.

Что означало ее «нет», терзался Фандорин. Что Лимбах даже вминуты интимности не называл ее «Лизой» или что минут интимности не было? Ноесли не было, к чему такие бурные проявления скорби? Тут не просто потрясениеот вида смерти, тут сильное, настоящее чувство…

– Итак, – бесстрастно резюмировал он. – Как видите, «Лизой»корнет госпожу Альтаирскую-Луантэн никогда не называл, и было бы странно, еслибы он вздумал именовать ее по-новому в миг расставания с жизнью.

– Что же тогда означает это недописанное слово? Нерасписаться же он вздумал напоследок собственной фамилией: «Лимбах, спочтением»?

– Б-браво. Раньше в вас не замечалось склонности к иронии исарказму. – Фандорин улыбнулся.

– При моей жизни без иронии пропадешь. В самом деле, ЭрастПетрович, что же тут, по-вашему, произошло?

– Думаю, было так. Убийца, – человек, знакомый Лимбаху и невызывавший у него опасений, – внезапным ударом рассек корнету живот, после чеговышел или выбежал в коридор и запер дверь, либо просто навалился на нее телом. Смертельнораненый, истекающий кровью, но не потерявший сознания офицер кричал, но никтокроме преступника его не слышал. Корнет пытался выбраться из уборной, хваталсяза дверь, даже погнул ручку – ничего не вышло. Тогда Лимбах попробовал написатьна двери имя убийцы или какое-то слово, которое его разоблачило бы, но силыоставили умирающего. Когда стоны и шум стихли, преступник вошел в уборную исунул мертвецу в карман дубликат. Другим к-ключом, взятым со щита, он сновазапер дверь снаружи. Чтобы полицейские подумали, будто самоубийца закрылся сам.Вы помните показания госпожи Луантэн и господина Шустрова? Когда они подошли кдвери и она оказалась запертой, актриса несколько удивилась, но нашла ключ наего обычном месте – на щите. То, что преступник, войдя в комнату после смертиЛимбаха, не заметил написанные кровью буквы, неудивительно – среди других пятени потеков они не бросаются в глаза. Я и сам не сразу обратил на них внимание.

– Как вы правдоподобно всё описываете, – поразилсяпростодушный Девяткин. – Будто заправский сыщик!

Следователь покосился на Эраста Петровича с усмешкой, однакоиронизировать больше не пытался.

– Убедили, – признал он. – Полагаю, у вас уже есть какие-товерсии?

– Несколько. Вот вам п-первая. У Лимбаха были странные,запутанные отношения с одним человеком, который, насколько я понимаю,заправляет театральными барышниками. Вполне уголовный типаж. Очень высокий,малоприятный субъект с кирпичного цвета физиономией. Одевается в американскиекостюмы, все время насвистывает…

– У него и прозвище «Мистер Свист», – кивнул СергейНикифорович. – Фигура известная. Правая рука господина Царькова, такназываемого «Царя». Это правитель целой империи спекулянтов, очень влиятелен.Со всем городским начальством в дружбе, в каждом театре у него своя ложа.