Дом толерантности (сборник) - Анатолий Грешневиков

– Жители дома, если и дадут деньги, то опять же в долг, – мягко возразил Николай Степанович. – А ты сама сказала: долги нам не нужны. Теперь собираешься обратиться к соседям за деньгами…

– Деньги возьму в долг, – поспешно ответила Ольга Владимировна. – Да! Возьму! Но у кого? У своих, у тех, кто заинтересован их дать…. Они же националисты, как ты говоришь. Иначе и им, и нам – каюк. Будем ходить по пропускам в дом. Анзор будет выписывать нам разрешение… Слышал, что вчера по телевизору заявил один кавказец, изнасиловавший школьницу и выпущенный продажным судом под залог, на свободу… Он сказал: скоро придет время и не русские будут проверять у нас паспорта в городе, а мы у них. Здорово! Они – у нас… Хорош национализм в России? Да, смешон национализм в России, смешон, не было его и не будет никогда. Потому что мы жалеем, любим всех, привечаем, трудоустраиваем, терпим… А они крепко садятся нам на шею. Национализм с тяжелой шеей, склоненной, как гиря, до полу, и сердобольным характером не может голову поднять. «Сэляви!», как говорят французы. Национализм хорош для жирафов. У них шея свободная, длинная… Им сверху все видно, потому никакого хищника к себе не подпускают. Ежели, кто подкрадется, бросится на шею, то тут же упадет и будет затоптан копытами.

Голос жены звучал сурово, но Николай Степанович заметил, что эта суровость нарочитая: она никаким образом не вязалась с выражением ее добрых глаз. Зато у него самого лицо стало бледнее обычного, и на лбу высыпали бисеринки холодного пота. Причиной тому стал неприятный спор о деньгах.

Ольга Владимировна ушла с сыном в комнату писать за компьютером текст обращения к жителям дома.

За стенкой было слышно, как она диктовала слова. Возникали паузы, тишина длилась долго… И тогда жена выходила на кухню, громыхала там посудой и снова возвращалась к сыну.

Обращение оживало. Нужные слова находились, ложились на бумагу. Жесткость тона соответствовала взволнованности предложений.

Ольга Владимировна с Максимом работали с такой веселой увлеченностью, словно заняты были не важным делом, требующим старания и находчивости, а играли в непонятную азартную игру.

У Николая Степановича мысли были о другом. Написать-то жена напишет любое обращение… Положит в почтовые ящики, разнесет по квартирам. Но как его воспримут жильцы дома? Вдруг подымется скандал? Кому-то в голову взбредет желание написать жалобу в полицию, обвинить их, невинных и добропорядочных Мазаевых, в мошенничестве? Это Юрке Ерофееву сошел с рук компьютерный обман. А им могут штраф выписать. Ославить на всю округу. Жалобу прислать в университет. При таких дурных мыслях Николай Степанович вздрогнул, встал с дивана и стал обмерять комнату тихими равномерными шагами.

Голова продолжала пухнуть от скоротечных и неразумных страшилок.

Гнетущую атмосферу разрядил приход Алексея Константиновича. Он был один, без жены. Правда, чем-то встревоженный, в легкой рассеянной задумчивости… За переживаниями друга наверняка скрывалась обычная ссора с женой. Николай Степанович догадливо смекнул: перед тем, как друг собрался отвезти ему обещанные деньги, жена Зоя прочитала лекцию о том, что он напрасно рискует, деньгам нужно надежное вложение…

Из кухни разносился запах приготовленного ужина.

– Ты пришел как раз к ужину, – устало сказал Николай Степанович. – Руки помоешь и к столу давай…

– Нет, спасибо, я ужинал, – Алексей Константинович украдкой перевел дух и, потоптавшись в коридоре, прошел в зал. – От чайку, пожалуй, не откажусь.

– Оля, разогрей нам чайку, – весело скомандовал хозяин.

Не дожидаясь вопроса о деньгах, Алексей Константинович вытащил из внутреннего кармана пиджака аккуратно свернутый конверт. Слегка потряс им в воздухе и шутливо заметил:

– Здесь все мои сбережения. Обещанные триста тысяч. Держи.

– Спасибо, старина. Выручил. Я уж и не знаю, на кого сегодня можно положиться. Раньше у кого хочешь можно было перезанять денег. Теперь надумаешься… Боишься не только занять, а даже спросить.

– Брось, ты меня знаешь… Я не падкий до денег. Сегодня они есть, завтра нет. Жизнь не от них зависит. Жизнь зависит от наших представлений о ней. Значит, деньги не могут испортить ни нашу жизнь, ни наши дружеские отношения. Будут деньги – отдашь.

– Верну. Но не скоро. Нам ведь еще где-то надо полмиллиона занять?

– Полмиллиона?

– Вот в чем и беда. Петр прислал телеграмму. Через пять дней будет здесь. Едет за деньгами. Ему надо срочно продать квартиру. Видимо, нужны деньги.

– Деньги, деньги, – шутливо вздохнул Алексей Константинович. – В наше время никто за ними не гнался. Стремились в экспедиции, за туманом, за билетами в театр, за книгами… Сегодня ничего человеку не нужно – ни театр, ни книги… Даже в экспедицию некого отправить. Зато деньги подавай всем. И желательно в долларах, на расчетный счет. Деньги развратили наше общество. И, кажется, окончательно и безвозвратно.

– Почему же окончательно? – спросил Николай Степанович веселым хриповатым голосом. – У нас есть время все поправить.

– Бесполезно. Ты посмотри на молодежь. Она работать не умеет. Не потому, что не желает, а потому, что не знает, как работать и чего ради ей нужно работать, вкалывать, набивать мозоли. Для них деньги – бабло, а бабло не зарабатывают в поте лица, а срубают…

– В нашей с тобой молодости тоже бездельников хватало.

– Ой-е-ей, защитник нашелся! Постыдись газеты пересказывать. В нашем с тобой обществе все дышало трудовым напряжением… За деньгами стоял труд. Мы с тобой комаров кормили в тайге, лица наши изъедены ветрами, нас валил с ног жестокий грипп… Но мы работали, копались в земле… Помню, и у тебя, и у меня размокшие рубашки примерзли к спине, мы спали в обмякшем снегу… И потому не досыпали, но вставали утром на ноги и с сумасшедшим азартом, простуженные, шли вперед. Ну, и скажи мне менторским тоном: другое, мол, нынче время.

– Другое, – возразил Николай Степанович, тупо уставился на друга, с нервным усилием постигая смысл услышанного. – Разве не так?!

– А мы с тобой другие? Мы изменились? Мы что, уже и одеяло на снегу пополам делить не будем?

– Мы с тобой – это другое дело. Мы – прошлое… Хорошее, доброе, полное энтузиазма, веры, но все это в прошлом… Забудь.

– Нет. Они – другие, а мы такие же… И я хочу жить в той стране, а не в их… В развратном дурдоме, в гадюшнике, где ценятся только деньги, мне места нет. И так как нам с тобой не суждено ничего поменять, то я и говорю: погибла наша с тобой страна, безвозвратно и окончательно.

– Но мы же столько сделали для своей страны… Из любви к ней. И ведь любим мы с тобой Россию по-прежнему.

– Алешка, заканчивай… Учителем тебе следовало родиться. Давай лучше чайку горячего попьем… Нет у нас с тобой нашей России! Нет. Хоть на крышу дома залезь и ори… Той России, в которой мы работали не ради денег, а ради ее могущества и славы, давно нет. И любили мы Россию не за деньги. А сегодня и за деньги страну никто не любит.