Отравленная страсть - Сергей Бакшеев

Фактически, Ирина была мне безразлична. Да, она милая, трогательная и даже симпатичная, но… Но мне было все равно, как я выгляжу в ее глазах, причиню ли ей неудобства, кажусь ли грубым или холодным. Я никогда не загадывал, какие слова произнесу при встрече с ней, как поступлю в той или иной ситуации. Я забывал о ней сразу при расставании, а вспоминал, когда она сама звонила или когда в молодом организме просыпалось сексуальное желание.

Все остальное время я думал о Жене. Я настолько был отягощен любовью к ней, что этот груз давил при каждой встрече и делал меня слабым. Я таял от любви, как мороженое на солнце, становился нерешительным и боялся причинить любимой хоть малейшее неудобство.

И еще я ревновал. И к Калинину, и к погибшему Андрею, и к носатому декану, и к мордатому прокурору, ко всем мужчинам, что обращали на нее внимание и провожали сладкими пошленькими взглядами. Ревность сжигала меня, мучила как заправский инквизитор, подталкивала к грубым мыслям и оскорблениям. Но все это длилось только до момента встречи. Увидев ее, я умирал от любви и вновь становился слабым.

Я заметил, что давно уже прошел ближайшую автобусную остановку и сильно отклонился от прямого маршрута к Ириному дому. Я шел по улице, где жила Женя.

Конечно, можно было пройти вдоль нее, потом свернуть направо, пересечь дворами несколько кварталов и выйти на проспект, где все равно предстояло делать пересадку. Поздним вечером транспорт ходит редко, и, возможно, так окажется быстрее.

Но дело было не в графике движения автобусов. Это был типичный благостный самообман. Меня незримо тянуло к Жене, и я цеплялся за нелепые уловки, чтобы увидеть ее.

Так или иначе, ноги сами вывели меня к ее дому. Мечтой было – «случайно» застать ее во дворе. Конечно, это была мечта сумасшедшего, но прав Евтушенко, все влюбленные немножко сумасшедшие, и я отчаянно надеялся.

Я прошелся мимо ее подъезда. Кто-то из собачников вывел своего питомца. У Жени, к сожалению, собаки не было, этот вариант встречи отпадал.

Напротив подъезда я заметил черную «Волгу». Приглядевшись к номеру, понял, что это служебная машина Калинина. Выходит, толстый Папик у Жени!

И снова боль ревности разрослась во мне огромной язвой. Этот гад у нее. Он отпустил водителя, значит, хочет остаться надолго. А может, и до утра. Он там, а я – здесь! Он видит ее красоту, дышит ее ароматом, касается ее тела, а я – о, черт! – вляпался в собачье дерьмо!

Я смотрел на окно в Жениной комнате. Свет горел, но шторы были плотно занавешены. Устроившись в беседке на пустой детской площадке, я тоскливо наблюдал за окном. Больше всего я боялся, что свет погаснет. Конечно, свет для интима не помеха, но так хоть оставалась надежда, что они просто беседуют. Ведь мог он заехать по какому-нибудь иному делу? А вот если бы свет погас… Дальше я отказывался думать. Дальше зияла жуткая пропасть и обрывалась жизнь.

Я сидел в углу совершенно темной беседки. Тело вросло в щербатые деревяшки, глаза прилипли к Жениному окну. Один раз на фоне штор промелькнула тень. Фигура спокойно прошла мимо. Меня это несказанно обрадовало. Они просто беседуют, и больше ничего! Я был почти счастлив.

Голова опустилась вниз, мышцы шеи благодарно расслабились. Собачники исчезли, пустой темный двор освещался только окнами жилого дома. Но светлых пятен на хмурой стене осталось совсем немного. В кустах рядом с Жениным подъездом стрекотали насекомые, словно их кто-то встревожил, да через открытую форточку углового окна доносился хриплый голос Владимира Высоцкого. Кто-то крутил заезженную концертную запись известного артиста. Других звуков не было.

Я невольно зевнул. Зажмуренные глаза раскрылись и в панике заметались по фасаду здания. Что-то изменилось! Изменилось в худшую сторону.

Так и есть. Свет в комнате Евгении Русиновой погас! А Калинин не появился. Мое больное воображение мгновенно нарисовало любовную сцену.

Щемящая тоска сжала сердце. Ну, вот и все, жизнь больше не имеет смысла. Я погружался на дно океана, и многотонная толща воды сдавливала мои внутренности. Вот-вот захрустят ребра, сомнутся ткани, а сердце и так превратилось в орешек, у которого трещит скорлупа.

Теперь я знал, что такое настоящая боль. Я понял дурацкую фразу из сентиментальных кинофильмов: «ты мне сделал очень больно», хотя герои и пальцем не дотрагивались друг до друга. Чтобы не умереть, требовалось глубоко вздохнуть, выровнять давление внутри и снаружи.

Но зачем? Женя с другим мужчиной. Я ей не нужен. Зачем жить?

И тут скрипнула дверь подъезда. Понурая фигура Калинина двинулась к черной «Волге». В его походке чувствовалась наступающая старость. Он был один, ему незачем было производить благоприятное впечатление. Сейчас он предстал не бравым руководителем города, не бодрящимся любовником молодой женщины, а безмерно уставшим пожилым человеком.

Но как я его любил в этот момент! Его появление мгновенно сделало меня счастливым. Он не остался у Жени! Он ушел!

Что-то постороннее отвлекло мое внимание. Шевельнулся куст! Из веток поднялась темная фигура. Коренастый человек встал, бесшумно размял затекшие ноги. Что он делал в густых кустах? Я не замечал его раньше, значит, он долгое время сидел тайно. Так и есть! Именно оттуда слышался стрекот недовольных насекомых.

В руке незнакомца стальным холодом блеснула полоска. Калинин в это время подошел к автомобилю, рассеянно сунул руку в карман. Их разделяло от силы пять метров.

И тут я все понял!

Я понял, что сейчас убьют Калинина. – А-а-а! – закричало мое разинутое горло. Тело выпрыгнуло из беседки.

Незнакомец, мягко устремившийся к Калинину, оторопело обернулся на крик. Я бежал и орал. Калинин тоже уставился на меня, хотя надо было смотреть совсем в другую сторону – на коренастую фигуру с ножом.

В этот момент между ними было всего два шага. А Калинин неспешно копался в карманах! Более легкую мишень для нападающего трудно придумать.

Незнакомец пришел в себя, глаза метнулись на Калинина. Шаг левой, замах рукой, и одновременно с движением корпуса вперед снизу вверх несется клинок в зажатой ладони. Еще мгновение – острие вонзится под ребра замешкавшемуся главе города.

Я уже рядом, прыгаю, руки толкают темную фигуру, звякает отлетевший нож, мы валимся на землю. Я вижу озлобленное лицо, подбородок, упирающийся в грудь, и сразу же узнаю Реваза. Он не уехал из города. Он здесь, и вновь наши пути пересеклись.

Этот человек избивал меня и чуть не утопил! Он хотел угнать машину Иры Глебовой. Из-за него я и попал в милицию! И самое горькое – из-за него Женя ходила к прокурору!

До этого момента я не знал, что такое настоящая злость. В глазах помутнело, пространство сжалось, мир перестал существовать, все сконцентрировалось в ненавистной физиономии моего врага.

Рука сжимается, отчаянный удар! Но лица уже нет, кулак врезается в землю. Что-то выскальзывает из-под меня, а я бью и бью туда, где только что было лицо врага.