Холодные песни - Дмитрий Геннадьевич Костюкевич

class="p1">Он останавливается у лестницы.

– Костян, давай со мной. – Глупо, но он не хочет оставлять сына с Юлей. – Наперегонки!

В вестибюле сидит Рагаб. Склонившись над столом, заполняет какие-то бланки. Поднимает голову, видит Германа и мрачно улыбается с предвкушением: говорил же, будут проблемы! Герман проходит мимо, кладет ключ на стойку регистрации и объясняется с администратором на ломаном английском. Тот кивает, отходит к компьютеру и возвращается с новой картой.

Минуя гида, Герман торжественно помахивает ключом: «Смотри, Доцент, и без тебя справились!»

Полка над холодильником пуста – был доллар, нет доллара. Уборщики проявили фантазию: с люстры на вешалке для одежды свисает скрученная из полотенец морская звезда. Настоящий шедевр, который почему-то пугает Германа. Но Юле нравится, она любуется инсталляцией, и Герман, пожав плечами, уходит в ванную.

Когда возвращается, Юля по-прежнему стоит напротив звезды – лицо почти касается махровых лучей. Костик смотрит мультфильмы.

В столовой мало людей. Герман занимает столик у окна, выходящего на бассейн. Появляются Стас, Света и Алиса.

Уплетая курицу-гриль с макаронами, Герман наблюдает за парочкой арабов. Лет тридцати, у мужчины аккуратная бородка, женщина в бежевом платке, на запястьях у обоих вытатуированы кресты. Христиане.

– Дядя Герман, а что такое легенда? – спрашивает Алиса.

Он подбирает слова:

– Ну, это взрослая сказка. Вымысел или искаженная правда о событии или человеке. Легенда становится частью определенного места. Например, в нашем отеле ходит легенда о черной аниматорше, которая собирает детей на вечернее шоу и уводит за кулисы. И никто оттуда не возвращается.

Алиса обнимает себя за плечи.

– Бр-р-р, у меня мурашки.

– Напугаешь детей, – хмуро говорит Света. – На анимацию ходить не будут.

– Буду! – уверяет Костик. – Там тетя классная!

Герман смотрит на сына.

Девочка задает новый вопрос:

– А акулы-убийцы – это легенда?

Герман ловит напряженный взгляд Светы. Улыбается Алисе:

– Давай лучше про другие легенды. Слышала о подвигах Геракла?

Она, качая головой, перебивает:

– Дядя Герман, а вы узнали о морских звездах?

– Узнал. – «Хоть вай-фай и сопротивлялся». – С чего начнем?

– С еды!

– Логично. – Герман отодвигает пустую тарелку. – Морские звезды – хищники и лопают морских улиток, моллюсков и всякую мелочь вроде планктона. Рот у них внизу, на животике. Звезда хватает моллюска лапками, присасывается к раковине и раздвигает створки. Потом – внимание! – запускает внутрь свой желудок, переваривает моллюска и выпивает…

Почти все лежаки заняты телами или полотенцами, но пляж все равно остается до странности тихим, каким-то онемевшим.

Герман и Стас с семьями устраиваются на шезлонгах третьего ряда. Обгоревшая Света прячется в тени плетня на армированном каркасе. Ветер пытается опрокинуть плетень.

– Зайчик, поправь.

Стас послушно встает и наваливается на раму всем весом, вгоняя в песок острые концы прутьев.

Герман смотрит на друга с небольшой завистью. Стас – надежный, учтивый, всегда уравновешенный. Или видимость? Все эти поцелуйчики на людях. Зайчики, котики… В распечатке об акулах Герман отметил следующее: «Примитивные виды акул откладывают яйца, остальные – вынашивают акулят до двух лет».

«Может, и нам с Юлей придумать прозвища? Акулочка ты моя… акулинушка…»

Герман и Стас идут в бар за пивом, но возвращаются с ром-колой. Герман передразнивает Мухаммеда: «Нет пива, красавчик, скоро подвезут».

Люди гуляют по щиколотку в воде. Кто-то забрел по пояс, по грудь. Кто-то неуклюже ныряет головой вперед и гребет от берега. Герман видит парочку – кажется, нескладный и нимфетка, – которая плывет «звездочкой» лицом вниз.

Герман закрывает глаза – воздух пахнет солью, теплый ветерок гладит кожу – и почти сразу засыпает.

Когда открывает глаза – лежаки слева и справа пусты. Юля оставила ему полотенце, а Костик (кто же еще?) – засохший панцирь краба на столике.

Герман смотрит на море и надеется, что еще спит. Мужчина с плоским носом ложится на живот, волны омывают его волосатую спину. В воде еще несколько людей – все раскинулись «звездочкой», их относит к горизонту. «Я что, пропустил занятие по водной йоге?» В лазурной глубине проплывают длинные темные тени.

Герману чудится прикосновение к волосам. Он вскакивает с лежака и стряхивает с головы… что бы там ни было. Смотрит на песок под ногами – песок бугрится, осыпаясь на вершине, словно в него закапывается какая-то мелкая дрянь.

Герман снова оглядывается на море. Купальщики исчезли. Зато в конце пирса собралась целая толпа.

Между рядами бредет сутулый араб – разравнивает песок полутораметровой металлической трубой. Пропустил внутрь веревку и таскает за собой, как плуг. Другой работник поправляет лежаки. Он кладет на соседний шезлонг тюк с полотенцами и нагло смотрит на Германа.

– Чего тебе?

– Надо, чтобы ровно стояли.

– Я еще загораю.

– Шесть часов.

– Да хоть десять.

– Это работа, брат. – Араб стоит над душой. Лицо черное, гладкое, пустое.

«Да пошел ты».

Из сморщенного уха выглядывает какой-то тонкий прутик, сокращается, удлиняется. Герман моргает – разумеется, показалось. Из уха араба торчит пучок жестких черных волос.

– Ты еще здесь?

Араб ждет.

– Хрен с тобой, брат, – бурчит Герман, встает, бросает полотенце на тюк и забирает карточку.

Небо темнеет, море лоснится и перекатывается. Дальняя площадка пирса полна людей, маленьких, голых, неподвижных. На горизонте тускло горят мачтовые фонари.

С террасы доносится безумно-разгульная музыка: какие-то вудуистские барабаны, камлания, смешанные с битами и усиленные акустической системой. У Германа подпрыгивает желудок.

На амфитеатр опустились сумерки, темнота скрыла разруху и запустение. Составленные пирамидой стулья, выпотрошенные, с гнилым поролоном.

«Этот отель… словно мертвый тупик».

Герман идет к бару, возвращается со стаканом ненастоящего «Буратино», закуривает у мусорных урн – четырех глиняных кувшинов с полиэтиленовыми мешками. Смотрит на сцену. Аниматорша в китайском халатике – другая, не та – водит с детишками хоровод. Деревянные палочки торчат из прически девушки, заостренные концы погрузились в мозг – так кажется Герману.

Он смотрит на стену напротив. Фанеру покрасили черной краской, нарисовали театральные маски: трагическая маска, маска слепца, комическая маска, размытая припадочным криком физиономия и несколько типажных масок. Они обрамляют нарисованное женское лицо – печальное, живое, со слезами в глазах.

Он тушит сигарету в песке на дне пепельницы и против воли снова смотрит на плоское лицо. Девушка вот-вот заплачет, она следит за Германом, как те картины с вездесущим взглядом. Кто ее обидел? Может, он?

Герман стряхивает абсурдную мысль, но она вьется рядом, перетекает разводами черной краски, дурманящими подобиями концентрических спиралей – узоры двигаются по листу фанеры, засасывают психологические маски и обвиняющее лицо. Справа вспучивается пленка,