Дарвинизм в XXI веке - Борис Жуков

С этой точки зрения вполне можно представить, что сходство форм, возникающих у самых разных организмов в разных по своей природе и предназначению структурах (например, оленьих рогов и побегов некоторых растений), отражает просто ограниченность набора тех управляющих команд, которые организующие центры могут подать клеткам. (При этом химическая природа сигналов может быть совершенно разной — важен только их «смысл», то есть те действия, к которым они побуждают клетки в данном организме, да еще исходное взаимное расположение источника сигнала и его адресатов.) Понятно и то, почему эти формы часто выстраиваются в параллельные ряды: преобразовать форму можно только путем изменения распределения сигналов — и понятно, что сходные схемы легче всего и преобразуются сходным образом. Скажем, если рядом с нашим гипотетическим источником сигналов, формирующим круг, поставить другой такой же, получится фигура, напоминающая восьмерку, — независимо от того, у какого существа это происходит, какова химическая природа сигнала и чем именно отличаются эти круги (то есть чем отличается ткань, воспринявшая сигнал, от ткани, не воспринявшей его).

Разумеется, в таком виде эти объяснения столь же умозрительны, как и ссылки на «законы формы». Однако в принципе они могут быть проверены по мере выяснения клеточно-молекулярных механизмов формирования тех или иных структур у разных организмов. Если они верны, то за сходными структурами всякий раз будут обнаруживаться сходные паттерны поведения клеток — даже если и управляющие сигналы, и принимающие их клеточные рецепторы химически не имеют ничего общего между собой (и, следовательно, не могли быть унаследованы от общего предка). Если же выяснится, что у двух далеких друг от друга групп организмов клетки в процессе развития ведут себя совершенно по-разному, а итоговые структуры получаются удивительно похожими (да еще и образуют параллельные ряды у родственных видов) — это будет доводом в пользу существования «собственных законов формы» и необходимости создания отдельной теории, которая бы их описывала.

Поскольку пока такая проверка не проведена (а также в силу того, что теория, с достаточной степенью формализации описывающая закономерности преобразования живых форм и ограничения этих преобразований, была бы интересна и полезна в любом случае — независимо от того, какова природа описываемых ею закономерностей), сбрасывать со счетов возможность создания дополнительной к дарвинизму теории на основе подхода Гёте мы не можем. Вполне вероятно, что есть и еще какие-то ниши для таких дополнительных теорий — но пока что в современной науке не видно даже тех направлений, в рамках которых они могли бы появиться. Что же до проблемы преобразования форм, то есть надежда, что ею рано или поздно займется одно из самых модных сейчас направлений — эволюционная биология развития (более известная как «эводево»), о котором мы немного поговорим в главе 13. Либо оно решит эту проблему — либо убедится в ее принципиальной несводимости к клеточно-молекулярным механизмам. В любом случае нас ждет много интересного.

Ну а что насчет первого варианта — появления более общей теории эволюции, в которую дарвинизм вошел бы как интересный частный случай?

В ряде источников можно прочесть, что это не только вполне возможно, но и происходит прямо сейчас. Имеется в виду тот самый «глобальный эволюционизм», который мы уже упоминали в главе «Навязчивая идея». Напомним, что это направление мысли претендует на создание некой общей теории эволюционных процессов — в которой теории эволюции на основе естественного отбора как раз и отведена роль «интересного частного случая». Настолько интересного, что у этого направления мысли есть и другое название — «универсальный дарвинизм», — как бы подчеркивающее, что данный частный случай занимает в ней центральное место и даже в какой-то мере служит образцом.

Здесь я должен оговориться, что все, что я скажу дальше об этом направлении, выражает лишь мое личное мнение. Безусловно, субъективное и, возможно, недостаточно компетентное — но уж, что называется, какое есть. Так вот, на мой взгляд, ждать от этого направления чего-то, что действительно заслуживало бы имени научной теории (а не просто очередной натурфилософской спекуляции), напрасно. Потому что вряд ли можно создать содержательную и непротиворечивую теорию, относящуюся к группе совершенно разнородных явлений, объединенных только тем, что их традиционно называют словом «эволюция». Это примерно то же самое, что пытаться создать «общую теорию ключей», частными случаями которой будут водный источник, изделие для отпирания замков, инструмент для завинчивания и отвинчивания гаек, замыкатель электрического контакта и принцип шифрования. Или «общую теорию ядер», равно относящуюся к атомному ядру, ядру клетки, ядру Земли, шарообразному пушечному снаряду и содержимому ореха.

Чтобы не быть голословным, приведу только один пример. В числе разных «эволюций», подлежащих описанию в рамках единой теории, практически всегда называется эволюция звезд. Но процесс, носящий это название, направлен (имеет начало и конец), детерминирован (полностью определяется исходными параметрами звезды — прежде всего массой), универсален для всех звезд определенного класса и может быть нарушен только каким-то внешним форс-мажорным вмешательством — которое при этом приводит не к изменению траектории «эволюции», а к разрушению объекта. Наконец, сами «эволюционные» изменения происходят не в ряду поколений подобных друг другу объектов, а с конкретным объектом, сохраняющим свою индивидуальность на протяжении всего процесса. Нетрудно видеть, что в биологии такими свойствами обладает не эволюционное, а индивидуальное развитие — так что если уж уподоблять «эволюцию звезд» какому-то биологическому процессу, то не эволюции (видов, групп или сообществ), а онтогенезу. Конечно, слово — это всего лишь слово, и астрофизики вполне были вправе назвать изменения, происходящие со звездами, эволюцией. Но вот искать какие-то общие закономерности у процессов, объединенных только случайным совпадением названий, вряд ли плодотворно.

Сказанное, впрочем, не означает, что любые попытки обобщения дарвиновской модели эволюции на более широкий круг явлений заведомо порочны. Но этот «более широкий круг» нужно сначала определить на основании чего-то более объективного, чем просто случайное совпадение слов, которыми эти явления обозначаются. В главе 16 мы будем говорить о том, чем сходны и чем несходны эволюция живых организмов и эволюция языков. Если бы кому-то удалось построить теорию, описывающую механизм той и другой с единых позиций, такая теория, безусловно, стала бы более общей по отношению к теории биологической эволюции.

Многих этологов, бравшихся интерпретировать поведение людей с точки зрения этологии, сбивало с толку удивительное сходство некоторых особенностей этого поведения с врожденными формами поведения животных. Это создавало соблазн трактовать эти черты человеческого поведения тоже как врожденные — хотя и не столь жестко предопределенные генетически, как у некоторых других видов. Но если допустить, что букет цветов, подносимый кавалером даме, имеет ту же генетико-физиологическую подоплеку, что и сверток паутины, который паук или хищный комар-толкунчик презентует своей самке, еще можно, то поверить во врожденный характер языковых средств усиления выразительности[132] как-то трудно. Между тем эволюция этих средств демонстрирует удивительное сходство с эволюцией морфологических сигнальных признаков (в частности, половых релизеров — см. главу 3) — хотя последние весьма жестко определяются генетически, и их эволюция управляется отбором (в данном случае — половым). И это не единственный (хотя, возможно, самый простой) пример параллелизма биологической и культурной эволюции. Что наводит на мысль о том, что эти процессы могут описываться сходными моделями — как, например, механические и электромагнитные колебания, имеющие совершенно разную природу, но чрезвычайно сходную динамику. Пока, однако, таких моделей никто не предложил.