Какого цвета ночь? - Светлана Успенская

Отец сказал — никаких денег! Он не собирается спонсировать наркоторговцев. Еще он нес какую-то фигню насчет того, что он, как отец, понимает тех родителей, дети которых… Он не хочет, чтобы на эти деньги была куплена новая партия наркотиков и переправлена в страну… С какой стати он будет отдавать какому-то неизвестному бандиту Свидлеру честно заработанные деньги. И прочая, и прочая, и прочая…

Ты сам производишь наркотик, говорю. Спирт — это тот же наркотик, только меньшей концентрации. А алкоголики — те же наркоманы. И значит, ты такой же наркоторговец, как и Свидлер. Прямо так и сказала.

А он как взвился, мол, крепкие спиртные напитки не запрещены, а даже поощряются государством.

Ничего себе, говорю… Ну ладно… А вот если бы, говорю, у тебя взяли партию спирта, а деньги за нее не отдали, что бы ты сделал?

Обратился бы в суд, отвечает.

Черта с два, говорю. Потому что через суд неизвестно, получил бы ты свои деньги и когда получил. А на самом деле нанял бы ребят типа «гориллы», дал бы адресок должника и приказал переломать ему кости. А если и после этого не получится — то кости его жены или ребенка. Так вот, и я оказалась в такой же ситуации, как этот виртуальный должник.

Отец замолчал. Подействовало. Все равно, говорит, тебя охраняют, бояться нечего. А если еще будут звонить, заявлю в милицию.

Флаг тебе в руки, говорю, а мне удавку на шею!

Вот и поговорили…

16.07.1998. Всего-то какие-то паршивые двадцать штук!

17.07.1998. Позвонила Маринке, попросила сказать Свидлеру, что отдам, только не сразу.

Вечером она перезвонила. Говорит, что ничего слушать не желает.

20.07.1998. Из дома не выхожу ни с Валерой, ни с «гориллой». Стыдно себе признаться, но боюсь. Никогда не боялась смерти, даже хотела ее, а вот теперь боюсь. Маленький, подленький страх за свою паршивую жизненку.

Кому она нужна?

23.07.1998. К Стасику в офис нагрянули какие-то молодчики, избили его, сломали два ребра, выбили зуб, сказали, что если отец не заплатит в двухдневный срок, то спалят офис и все машины — на сто пятьдесят тысяч долларов.

24.07.1998. Стасик вышел из больницы весь синий от побоев. Смотрит на меня волком.

Отец со мной не разговаривает, Наталья Ивановна помалкивает, Валера глядит мимо меня, тоже небось боится за свою шкуру. Даже «горилла» какой-то не такой. Перестал мне делать замечания, целыми днями смотрит видик и молчит.

Ну и черт с вами всеми!

24.07.1998. Ночь.

Может быть, моя смерть что-нибудь решит? Надоело все, сил больше нет. Прощайте все. Я не могу больше так жить. Папа, прости. Прощай, Стас. Достаю из-под паркета упаковку амфетамина, разом — все. Главное, вся жизнь прошла по-дурацки…»

Машу нашел охранник Сергей, тот самый «горилла». Она лежала на полу своей комнаты в бессознательном состоянии, с почти остановившимся сердцем и зрачками, не реагирующими на свет. Никого не было дома, кроме них двоих. «Горилла» трясущимися руками погрузил девушку в машину и помчался в местный военный госпиталь. Там он чуть ли не на коленях умолял докторов спасти ее и обещал денежную благодарность от ее отца.

Пока врачи вытаскивали Машу с того света, «горилла» сидел под дверью процедурной, сжав голову руками. Его губы беззвучно шевелились. Что он бормотал про себя? Молитвы? Проклятия? Шептал, что больше ее пальцем не тронет и слова поперек не скажет? Он дрожал за ее жизнь? Или трясся за свое высокооплачиваемое место и непыльную работу?

Неизвестно. Никто его об этом не спрашивал, а он никому об этом не рассказывал.

Ей не дали умереть. Ее спасли от «передоза». Только от себя самой никто не мог ее спасти.

Чипанов нанял бандитов, и те вроде бы полюбовно решили дело со Свидлером. По крайней мере, звонки прекратились. У Стасика быстро зажили сломанные ребра, он вставил себе новый металлокерамический зуб за тысячу долларов, который ни за что не отличишь от настоящего. Машу выписали из больницы и вновь водворили в роскошный загородный дом, в уютную комнатку с видом на реку на втором этаже.

Все успокоилось. Звонки с угрозами прекратились. Маша стала тише воды ниже травы. Но ее молчание было похоже на затишье перед бурей…

И вот опять — невидящий взгляд, устремленный в пространство, бездонные зрачки, затопившие глаза, беззвучная музыка, звенящая в ушах. Мог ли ее кто-нибудь спасти от этого? Спасти ее, похоже, было поручено мне.

Посреди ночи я внезапно проснулась от громких криков, доносящихся из соседней комнаты. Перегородки между спальнями были фанерные, и спросонья мне показалось, что свора каких-то ненормальных кричит и спорит аккурат возле моей кровати. А может быть, даже уже и дерется!

Я спустила ноги на пол и села в постели, ежась от холода.

— Дурак! Что ты понимаешь! — провыл из-за стены чей-то высокий голос. — Если хоть вякнешь об этом, я тебя убью!

«Э, ребята, только не здесь», — негромко произнесла я и стала одеваться. Следовало бы пойти и утихомирить не в меру разбушевавшуюся компанию. Я натянула на голое тело длинный свитер, сунула ноги в тапочки и вышла за дверь.

— Если ты хоть слово скажешь отцу про нас, тебе самому станет худо! — В высоком, срывающемся визге я с трудом узнала Машин голос. — Я ему все расскажу!

Я вышла из комнаты и осторожно прокашлялась перед дверью соседней, прежде чем ворваться и испортить ссорящимся всю сладость полуночного скандала.

— Ну что ты расскажешь, что? — В гневно рычащем басе угадывались знакомые Стасиковы интонации.

«Обычные разборки между братцем и сестрицей, — подумала я. — Наверное, «Сникерс» не поделили».

— Все расскажу! Про твои шашни с этой девкой!

«Какая еще «девка»…» Я протянула руку, чтобы открыть дверь, но моя длань застыла на полпути.

— Ну, ну? А еще про что? — послышался насмешливый голос Стасика. — Да что ты знаешь, наркоманка несчастная?

Тут я вспомнила, что со сна, наверное, представляю собой не очень эстетическое зрелище — волосы всклокочены, как будто на моей голове свил гнездо аист, глаза щелками, физиономия помятая, с отпечатками шва от подушки.

— Все знаю про тебя! Ты у меня вот где! — Очевидно, в этот момент к носу взбешенного Стасика поднялся плотно сжатый кулак. — Да я такое про тебя знаю, что…

Послышалось пыхтение, звук упавшего на пол тела, девичий осторожный (поскольку глубокая ночь все же накладывала некоторые ограничения на звуковые диапазоны скандала) визг, утробное мужское рычание.

— Отпусти, дурак, больно!

Я вошла в умывальную и плеснула на лицо холодной водой. Стоит ли вообще вмешиваться в семейные разлады? Свои собаки грызутся — чужая не приставай, говорит народная мудрость, а я что-то в последнее время стала очень чуткой к народной мудрости.