Путешествия с тетушкой - Грэм Грин
Шрифт:
Интервал:
– Вы женаты, Тули?
– Да. Вроде как женат.
– У вас есть дочь?
– Да. А что? Она учится в Лондоне.
– Она в Катманду.
– В Катманду? Да ведь это Непал!
Морщинки озабоченности обозначились резче.
– Ну и ошарашили вы меня, – проговорил он. – Откуда вы знаете?
Я рассказал про Восточный экспресс, но обошел молчанием молодого человека. Я сказал, что она была с группой студентов, а она и вправду была со студентами, когда я видел ее в последний раз.
– Что тут поделаешь. Генри? – сказал он. – У меня работа. Не могу же я гоняться за ней по всему свету. Люсинда не понимает, сколько она мне доставляет огорчений.
– Люсинда?
– Мамочка так назвала, – с горечью отозвался он.
– Теперь она называет себя Тули, как вы.
– Правда? Это что-то новенькое.
– По-моему, она вами восхищается.
– Я отпустил ее в Англию, – продолжал он. – Думал, там она в безопасности. И вот, пожалуйста, – Катманду! – Он оттолкнул апельсин, который с такой тщательностью чистил. – Где она живет? Сомневаюсь, чтобы там была приличная гостиница. Вот если там есть «Хилтон» [фешенебельные гостиницы в разных городах мира, принадлежащие американской компании], тогда можно быть спокойным. Как мне быть. Генри?
– С ней все будет в порядке, – сказал я не очень уверенным тоном.
– Я мог бы послать телеграмму в посольство, должно же быть там посольство. – Он резко встал. – Схожу помочусь.
Я последовал за ним по коридору в уборную. Мы молча постояли рядышком. Я заметил, что губы у него шевелятся. Быть может, пришло мне в голову, он ведет воображаемый разговор с дочерью. Вместе мы покинули уборную, и, не произнося ни слова, он сел на палубную скамью по правому борту. Дождь прекратился, но в воздухе повисла пасмурная холодная сырость. Смотреть было не на что: редкие деревца вдоль берега мутной реки, отдельные хижины, да между деревьями проглядывало пространство, до самого горизонта поросшее бурым кустарником, абсолютно плоское, без малейших возвышенностей.
– Аргентина? – спросил я, чтобы прервать молчание.
– Так все и будет Аргентина, пока не дойдем до реки Парагвай, в последний день. – Он вынул блокнот и что-то записал. Как мне показалось, цифры. Кончив, он сказал: – Извините, я вношу кое-какие данные.
– Относятся к вашей работе?
– Да, провожу тут одно исследование.
– Ваша дочь говорила, что вы работаете в ЦРУ.
Он обратил на меня свой скорбный, озабоченный взгляд.
– Она романтическая девица. Воображает бог знает что.
– А ЦРУ – это романтично?
– Так кажется девочке. Наверное, увидела какой-нибудь мой отчет с пометкой «секретно». А секретно все, что идет в государственный департамент. Даже статистика по недоеданию в Асунсьоне.
Я не знал, кому из них верить.
Он опять спросил меня с беспомощным видом:
– А как бы вы поступили, Генри?
– Будь вы действительно на службе в ЦРУ, вы могли бы, наверное, выяснить, как там она, у одного из ваших агентов. Есть же у вас, вероятно, агент в Катманду.
– Если бы я на самом деле работал в ЦРУ, – возразил он, – я не стал бы впутывать агентов в мои личные дела. Есть у вас дети, Генри?
– Нет.
– Ваше счастье. Говорят, будто дети с возрастом входят в разум. Ничего подобного. Если у тебя есть ребенок, ты осужден быть отцом пожизненно. Дети от тебя уходят. А вот тебе от них никуда не уйти.
– Мне трудно судить об этом.
Он задумался и какое-то время смотрел на монотонные заросли кустарника. Пароход медленно продвигался против сильного течения. Потом О'Тул сказал:
– Отец мой о разводе и слышать не хотел – из-за девочки. Но есть же предел мужскому долготерпению – жена начала водить своих дружков домой. Она развращала Люсинду.
– Это ей не удалось, – сказал я.
На следующее утро О'Тул пропал: он не появился к завтраку, и тщетно искал я его на палубе. Над рекой стоял густой туман, через который солнце пробилось с большим трудом. Я почувствовал себя одиноко без моего единственного собеседника. Все остальные вступили в обычные отношения, какие завязываются во время плавания на пароходе, возникло даже несколько флиртов. Двое пожилых мужчин энергично шагали по палубе, выставляя напоказ свою телесную мощь. Было что-то непристойное в этом быстром вышагивании, они словно демонстрировали окружающим женщинам, что все их способности при них. На них были пиджаки с разрезами по английской моде, возможно купленные в магазине «Харродз». Они мне вдруг напомнили майора Чарджа.
Ночью мы причаливали к берегу в городке Росарио (голоса, крики, громыхание цепей проникли в мое сознание, и, перед тем как окончательно проснуться, я видел тяжелые сны: кто-то кого-то бил или убивал). Сейчас, когда поднялся туман, характер реки изменился. Теперь она была усеяна островками, появились обрывистые берега, песчаные отмели и странные птицы с пронзительными или чуть слышными голосами. Ощущение, что я путешествую, было несравненно сильнее, чем в Восточном экспрессе, когда мы пересекали многолюдные границы. Река обмелела, и распространился слух, что дальше Корриентеса нам не пройти, потому что ожидавшиеся зимние дожди так и не выпали. Матрос, стоя на мостике, то и дело бросал лот. Оставалось еще полметра предельной глубины, сообщил мне священник и тут же двинулся сеять уныние дальше.
Впервые я всерьез взялся за чтение «Роб Роя», но мелькавшие за бортом пейзажи меня все время отвлекали. Я начинал страницу, когда берег находился в полумиле от нас, а когда поднимал глаза через несколько абзацев, до него было рукой подать – а может, это был не берег, а остров? В начале следующей страницы я опять поднял голову, и теперь река разлилась на ширину мили. Рядом со мной уселся чех. Он говорил по-английски, и я охотно закрыл книгу и стал слушать. Этот человек познал тюрьму и теперь в полной мере наслаждался свободой. Его мать погибла при нацистах, отец – при коммунистах, сам он бежал в Австрию и женился там на австриячке. Он получил техническое образование; решив обосноваться в Аргентине, он взял денег взаймы и организовал пластмассовую фабрику. Вот его рассказ:
– Сперва я разведал обстановку в Бразилии, Уругвае и Венесуэле. И что я заметил: повсюду, кроме Аргентины, прохладительные напитки тянули через соломинку. А в Аргентине нет. Я решил, что на этом сколочу состояние. Я выпустил два миллиона пластмассовых соломинок, но не продал и ста штук. Хотите соломинку? Отдам два миллиона даром. Они у меня так до сих пор и лежат на фабрике. Аргентинцы до того консервативны, что ни за что не желают тянуть через соломинку. Я чуть было не разорился, честное слово, – радостно закончил он.
– И чем вы занимаетесь теперь?
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!