Путешествия с тетушкой - Грэм Грин
Шрифт:
Интервал:
Он весело заулыбался. Я мало встречал на своем веку таких счастливых людей. Он всецело отбросил былые страхи, неудачи и горести, избавился от них начисто, как редко кому из нас удается.
– Произвожу пластмассы, – ответил он, – и предоставляю другим олухам делать из них что хотят, рискуя своими деньгами.
Пассажир с кроличьей физиономией, дергая носом, прошел мимо, серый, как это серое небо.
– Он сходит в Формосе, – сказал я.
– А-а, контрабандист. – Чех пошел с хохотом дальше.
Я снова принялся за «Роб Роя»; лотовой выкрикнул глубину. «Вы должны хорошо помнить моего отца, вы знали его с детства, ведь ваш отец был членом торгового дома. Но едва ли вы видели его в лучшую пору жизни, пока возраст и немощи еще не загасили в нем неуемный дух предприимчивости и коммерции». Мне пришел на ум отец, лежащий одетым в ванне, как позднее он лежал в гробу в Булони, и отдающий мне невыполнимые распоряжения. Я недоумевал, почему я испытываю нежное чувство к отцу и не испытываю никакой нежности к моей безупречной матери, которая с суровой заботливостью вырастила меня и определила в банк. Я так и не сделал постамента среди георгинов и перед отъездом выбросил пустую урну. Внезапно память воскресила звук сердитого голоса. Однажды в детстве я проснулся ночью, как случалось не раз, в страхе, что в доме пожар и меня забыли. Я вылез из постели и уселся на верхних ступеньках лестницы, успокоенный доносившимся снизу голосом. Неважно, что голос звучал сердито, он был тут: я был не один, и гарью не пахло. «Уходи, если хочешь, – сказал голос, – но ребенок останется со мной». Тихий убеждающий голос – я узнал отца – произнес: «Но ведь я его отец», и женщина, которую я звал мамой, отрезала, как захлопнула дверь: «А кто посмеет сказать, что я ему не мать?»
– Доброе утро, – проговорил О'Тул, усаживаясь рядом. – Хорошо спали?
– Да. А вы?
Он покачал головой.
– Всю ночь думал про Люсинду. – Он достал записную книжку и опять принялся записывать столбиком загадочные цифры.
– Входит в исследовательскую работу?
– Это не для работы.
– Заключили пари, придет ли судно вовремя?
– Нет-нет, я не любитель пари. – Он бросил на меня свой меланхоличный, озабоченный взгляд. – Я никому про это не рассказывал, Генри, – сказал он. – Многим это, наверно, показалось бы смешным. Дело в том, что я считаю по секундам, когда мочусь, и потом отмечаю, сколько на это ушло времени, и фиксирую час. Можете себе представить: на это дело в год у нас уходит целый день, даже больше?
– Подумать только! – отозвался я.
– Сейчас я вам это докажу. Генри. Смотрите. – Он раскрыл книжечку и показал страницу. Запись выглядела примерно так:
Июль 28-е
07:15 0:17
10:45 0:37
12:30 0:50
13:15 0:32
13:40 0:50
14:05 0:20
15:45 0:37
18:40 0:28
19:30? забыл сосчитать
…. 4 мин. 31 сек.
– Остается только помножить на семь, – продолжал он. – Итого полчаса в неделю. Двадцать шесть часов в год. На судне жизнь, конечно, нельзя считать за нормальную. Больше алкоголя от еды до еды. Опять же пиво дает себя знать. Вот, глядите – одна минута пятьдесят пять секунд. Это выше среднего, но у меня помечено два джина. Разумеется, существует множество вариантов, которые остаются без объяснения, а кроме того, в дальнейшем я собираюсь учитывать и температуру воздуха. Вот 25 июля – 6 минут 9 секунд н.з., то есть «не закончено». В Буэнос-Айресе я ходил обедать в ресторан и забыл книжку дома. А вот 27 июля – всего 3 минуты 12 секунд за весь день, но, если помните, 25 июля дул очень холодный северный ветер, а я не надел пальто, когда шел обедать.
– Вы делаете какие-то выводы? – спросил я.
– Это уже не моя забота, – ответил он. – Я не специалист. Я просто регистрирую факты и некоторые сопутствующие обстоятельства типа джина и погоды, они вроде бы имеют к этому отношение. Выводы пусть делают другие.
– Кто – другие?
– Я думаю, как закончу шестимесячные наблюдения, так обязательно обращусь к урологу. Мало ли какие он может сделать заключения на основе этих цифр. Эти ребята все время имеют дело с больными. А интересно же им знать – как все происходит у нормального среднего мужчины.
– А вы нормальный?
– Да. Я стопроцентно здоров. Генри. Приходится быть здоровым на моей работе. Я регулярно прохожу тщательный медицинский осмотр.
– Где? В ЦРУ?
– Все шутите. Генри. Неужели вы поверили этой сумасшедшей девчонке?
Он впал в грустное молчание – видимо, опять задумался о дочери – и, наклонившись вперед, оперся подбородком на руку. Островок, напоминающий гигантского аллигатора, плыл нам навстречу, вытянув морду. Бледно-зеленые рыбачьи лодки двигались вниз по течению гораздо быстрее, чем наши машины тащили нас против потока, – они проносились мимо, как маленькие гоночные автомобили. Каждого рыбака окружали деревянные поплавки, из которых торчали удочки. От большой реки ответвлялись речки, они пропадали в сером тумане, широкие, шире, чем Темза у Вестминстерского моста, но не вели никуда.
Он спросил:
– Так она вправду называет себя Тули?
– Да, Тули.
– Значит, иногда вспоминает про меня? – Интонация была вопросительной, но в голосе звучала надежда.
Два дня спустя мы прибыли в Формосу. Воздух был так же влажен, как и во все предыдущие дни. Жара разбивалась о кожу, словно пузырьки воды о ее поверхность. Еще прошлой ночью мы ушли с великой Параны около Корриентеса и теперь плыли по реке Парагвай. На другом берегу, всего в пятидесяти ярдах от аргентинской Формосы, лежала другая страна, пропитанная влагой, пустынная. Представитель импорта-экспорта сошел на берег в своем темном костюме, неся в руке новенький чемодан. Он шел торопливыми шагами, поглядывая на часы, точно кролик из «Алисы в Стране чудес». Город был и в самом деле словно создан для контрабандистов – стоило только переправиться через реку. На парагвайском берегу я разглядел какую-то развалюху, свинью и маленькую девочку.
Мне надоело гулять по палубе, и я тоже сошел на берег. Было воскресенье, и поглазеть на судно собралась целая толпа. Воздух был напоен запахом цветущих апельсинов, но больше ничего приятного в Формосе не было. Имелся один длинный проспект, усаженный апельсиновыми деревьями и еще какими-то, с розовыми цветами. Впоследствии я узнал, что они называются «лапачо». Поперечные улицы уходили в стороны на несколько ярдов и очень быстро терялись в скудной дикой природе, сотканной из грязи и кустарника. Все, что относилось к управлению, коммерции, юстиции или развлечениям, помещалось на проспекте: туристская гостиница из серого бетона на самом берегу, которая так и осталась недостроенной – да и где они были, эти туристы? – лавчонки, торгующие кока-колой; кинотеатр, где шел итальянский вестерн; две парикмахерские; гараж с одной покореженной машиной; кантина [винный погребок (исп.)]. Единственным неодноэтажным зданием на всем проспекте была гостиница; единственное старинное и красивое здание на всем проспекте оказалось, при ближайшем рассмотрении, тюрьмой. По всей длине проспекта выстроились фонтаны, но они не действовали.
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!