Смутные годы - Валерий Игнатьевич Туринов

всё тем же голосом, доброжелательным и мягким, попросил Доморацкого:

– Пан Николай, прикажи угостить наших друзей. И вручите подарки за службу наияснейшему московскому господарю, королевичу Владиславу… Да, и проводите до стен города. Чтобы не перехватили люди Калужанина. До скорого свидания, друзья! – попрощался он с гонцами.

А в это время, пропустив выходящих гонцов, к Жолкевскому вошёл его поручик и доложил ему очередную новость:

– Ваша милость, здесь посланцы от войска Сапеги!

– Да? – удивился тот. – Зови!

В шатёр вошли два ротмистра, Казимирский и Яниковский. Казимирский сразу же бесцеремонно подошёл к Жолкевскому.

– Пан гетман, гусары Сапеги поручили нам донести до вашей милости просьбу: не давать повод для столкновения, чтобы не проливать братской крови!

Жолкевский снисходительно усмехнулся на фривольные манеры ротмистра, известного своей зубастостью.

– Добро, панове! Если вы сами же не вынудите нас к тому…

Казимирский выпросил у него также разрешение на беспрепятственный проезд до Смоленска, куда их снарядило войско с посланием к королю. Против этого гетман не стал возражать, велел выдать им подорожную и отпустил их.

* * *

Ранним утром из лагеря Жолкевского вышли кучкой всадники и направились в сторону Москвы. Впереди поехали подстолий Станислав Доморацкий, ротмистр Балабан, Иван Салтыков и окольничий Юрий Хворостинин. За ними двинулась полусотня конных Валуева и два десятка гусар гетманского полка.

Валуев ехал со своими конниками и подрёмывал в седле. За последние дни он изрядно вымотался. Хотя забот раньше бывало и больше, но те как-то не так утомляли. Ему не давала покоя и терзала мысль, верно ли он поступил, когда сдал гетману войско и принял сторону королевича.

– Скоро будем дома, на Москве. Как считаешь? – спросил его Хворостинин.

– Рано об этом говорить, Юрий Дмитриевич.

– Да нет, дело идёт к тому. Всё, конец разорению!..

Валуев промолчал. Какое-то внутреннее чутьё, развившееся у него за годы непрерывных походов, подсказывало, что это только начало, ему ещё воевать да воевать. Однако об этом ему не хотелось ни думать, ни говорить, ни тратить запала в споре с башковитым князем.

Окольничий Юрий Хворостинин был странным человеком: он много читал. И книги были всё какие-то мудрёные. Получал он их с оказией из-за литовских земель: не то из французских, не то аглицких. Написаны они были не по-русски. И чтобы понимать их, он осилил европейскую грамоту. И порой он говорил о простых вещах так заумно, что из-за этого все стали считать его чудаком.

Совсем не таким был его брат, князь Иван. Тот хотя и старше был князя Юрия, и служил исправно, верно и зычливо, но по лествице не ушёл дальше него: ходил также в окольничих и писался впереди князя Юрия только по старшинству лет. Боярство ему закрывало противоположное тому, чем был силён князь Юрий.

– Григорий человек военный, не мудрствует, – подъехал к ним Иван Салтыков. – Не так ли?

– Так, так, – односложно отозвался Валуев, надеясь этим отвязаться от боярина.

Он относился настороженно к людям, мечущимся в это непонятное время от одного государя к другому, и считал, что князь Юрий был у Вора, а сейчас служит королю – по глупости. Иван Салтыков же, как и его отец, Кривой Михайло, делает это из великой корысти.

– Расшатали Русь, не скоро уймётся, – сказал он.

– С королевичем – утихнет, – лаконично бросил Хворостинин.

– Успокоим силой! – уверенно произнёс Салтыков и смерил насмешливым взглядом окольничего.

Валуев заметил, что подстолий прислушивается к их разговору, и смолчал, прервав ненужные толки.

Когда Доморацкий подошёл со своим отрядом в условленное место, день уже разгулялся вовсю, не уступал вчерашней жаре.

В обители, на церкви, ударили семь раз в колокол. Вскоре со стороны Москвы показалась группа всадников. За ними, так же как и у польской делегации, тёмной массой двигалась конница.

«Сотни три, не меньше, – мгновенно оценил силы противника Григорий. Поймав себя на этом, он озабоченно подумал: – Так то же свои!» И это открытие, что он смотрит на служилых из-за стен столицы как на неприятеля, озадачило его: «Довоевался!..» Но он тут же мотнул головой: «Чушь какая-то!» – отгоняя от себя непрошеные мысли… «Всё станет на место, ещё немного, чуть-чуть, посадим Владислава, и земля успокоится», – стал увещевать он сам себя и сам же не верил в это.

От этих дёрганых мыслей его отвлёк маневр московских конников. Те остановились вдали. А к делегатам гетмана направились передние всадники. Среди них он узнал стольника Ивана Троекурова и рядом с ним Фёдора Колычева. Позади них держался дьяк Андрюшка Иванов из Посольского приказа. Следом тряслись в сёдлах ещё два каких-то, незнакомых ему, московских дворянина.

Переговорщики съехались и раскланялись.

– Господа, то, ради чего мы встретились, вы знаете, – начал Троекуров. – Поэтому сразу приступим к делу. Боярская дума, Священный собор и все московские люди готовы признать государем Владислава…

Он замолчал, давая время Доморацкому и Балабану осмыслить это.

Затем он поднял вверх указательный палец:

– Но!.. Королевич должен креститься в православие! Это условие патриарха! И по велению Боярской думы это условие следует поставить первым!..

Он изложил остальные требования. Дьяк же передал Доморацкому грамоту.

Доморацкий принял её, сказал, что знает эти статьи договора и передаст его гетману, а тот, в свою очередь, доведёт договор до сведения короля. Посетовал он и на щекотливость смены веры для королевича. Тот-де юн, пылок и воспитан в иезуитской строгости. Склонить его на это будет непросто. Его уступчивость не во власти Сигизмунда. На то воля Господа…

– Священный собор стоит на том! – отмёл его доводы Троекуров так, будто и не слышал их.

– Пан Доморацкий, ты и сам знаешь, сколь народ наш набожен и не потерпит повелевать собой иноверцу, – сказал Колычев подстолию. – Поднимется, и вновь опалит землю смута!..

Переговоры зашли в тупик из-за веры.

– Господа, это наказ Боярской думы. И мы вольны только донести его до вас, – пояснил Троекуров и спросил Хворостинина и Валуева: – Юрий Дмитриевич и ты, Григорий, как по этому делу мыслите?

Князь Троекуров сделал вид, что не заметил Ивана Салтыкова. Того словно и не было тут. Он обратился к окольничему и думному дворянину вперёд боярина, как на то ему намекнул его шурин, митрополит Филарет: «За королевича люди сильны стали! Иноверца на Москву хотят!»

– А то гляжу – в сторонке. Вас вроде бы и не касается, православным у нас будет государь или нет, – хитро прищурился он и спросил их: – Усидит ли на Москве изуитский царь?

– Изуитских на Москве принимали, которые пришли с Расстригой, – ответил Григорий. – А что из того вышло – известно!..

– Панове, закончим на этом и донесём эти требования до своих господарей, – предложил