Игра колибри - Аджони Рас

Вечер удался. Мы еще несколько раз заходили в сауну, но к теме «нас», как я мысленно стал называть все, что относилось к несуществующему будущему, где я и она были вместе, старались не возвращаться. Алиса улизнула домой, пока я наводил порядок, поблагодарив за чудесный вечер, и обещала еще заглянуть на чашечку чая, если дома будет по-прежнему напряженная обстановка.

С ощущением недосказанности, некой логической незаконченности начатого разговора я перебрался в дом и, разморенный после сауны, с приятной усталостью в ногах, завалился в постель. Мне успел привидеться сон: маленькая птичка, заснувшая на тонкой ветви, и крадущийся к ней кот, аккуратно переставляющий лапы по черной и влажной от дождя древесной коре. Капли стучали по листве, сливаясь в струйки, и стекали вниз, к еле различимой траве. «Стук-стук-стук…» Потом этот сон сменился погоней, где я преследовал разыскиваемого Октября и, как это часто случается во сне, никак не мог догнать, будто бежал в воде, которая тормозила меня и не давала двигаться быстрее. «Стук-стук!» Я не сразу понял, что стучат в дверь, и с трудом разлепил глаза. «Стук-стук».

Накинув футболку, я быстро спустился вниз. Шум дождя оказался сильным: за окном шел самый настоящий ливень, что было для Лос-Анджелеса удивительно редким явлением. Я посмотрел в экран электронного глазка и замер. На пороге стояла Алиса, сжимая перед собой одеяло и подушку. На ней была пижама бледно-синего цвета, поверх которой она надела банный халат.

– Что случилось? – спросил я, открыв дверь.

Алиса шумно втянула прохладный воздух носом и, посмотрев на меня усталыми глазами, проговорила:

– Можно у тебя переночевать?

– Да, конечно. – Я наконец сообразил, что держу ее на холоде, и отступил от двери, пуская гостью в дом.

Она сделала пару шагов и остановилась, словно решая, куда положить одеяло и подушку.

– Гостевая спальня. – Я указал на дверь в дальней стене. – Есть душ и туалет. Там и белье постельное застелено.

– Я к своему привыкла, не могу спать под чужим одеялом.

– Ясно, давай помогу.

Проводив ее в гостевую, я проверил, работает ли свет, убедился, что в туалете и ванной имеется все необходимое, и хотел уже выйти из комнаты, не задавая лишних вопросов, но Алиса остановила меня:

– Посидишь со мной?

Ее голос казался таким усталым, что инстинктивно захотелось обнять и пожалеть Али. Она упала на двуспальную кровать и, свесив голову, уставилась в пол. Я слышал ее тяжелое прерывистое дыхание, скорее ощущал, что она готова заплакать, но не знал, что сказать. Я, несомненно, был рад тому, что она здесь, но, видя ее переживания насчет Кена, неизбежно приходил к выводу, что поспешил со своим признанием. Сейчас ей было совсем не до меня.

У нее рушилась жизнь, привычная и уютная в своем рукотворном и таком удобном виде. Алиса вынужденно покидала зону комфорта, где было так тепло и безопасно. А этого она не любила, я точно знал. Это ей прямо-таки претило, и было ненавистно покидать что-то привычное и знакомое. Ей нравилось предельно ясное, понятное и поддающееся прогнозу будущее, а не зыбкое завтра, сулящее перемены и множество хлопот о комфорте.

Я сел рядом с кроватью, так, что ее голова оказалась возле моей. Алиса оперлась лбом на мое плечо, и я понял, что она плачет. Тихо, почти беззвучно, как плачут мужчины, как плачут сильные женщины, как плачут гордые, когда не хотят показывать слез. Некоторое время я сидел неподвижно, боясь пошевелиться. Алиса продолжала плакать, теперь уже уткнувшись мокрым от слез носом мне в шею. Поддавшись мимолетному порыву, я сел на кровать, с силой приподнял Али за плечи и обнял ее напряженное, вздрагивающее тельце. Затем я опустил ее на покрывало, и мы долго лежали так, почти не двигаясь, в глухой тишине спящего дома, прислушиваясь к шуму дождя за окном и далеким раскатам грома. Я слушал ритм ее дыхания, отмечая про себя, как постепенно оно успокаивается.

– Ты как? – прошептал я, когда уже не мог различить очередной вдох, и она перестала вздрагивать.

– Спасибо тебе, и прости за эти сопли. Не похоже на меня, но, видимо, накопилось. – Алиса слегка отстранилась и, перевернувшись на бок, посмотрела на меня, словно мы давно не виделись.

– Все нормально, не надо извинений, – прошептал я и, осмелев немного, поправил ее сбившиеся на лоб черные волосы.

Алиса, казалось, не заметила этого, а я был счастлив, как мальчишка. Глупая радость от утирания слез любимой, которые она льет вовсе не по тебе. Но что же мне еще было делать, раз объятия Алисы достались именно так? Я был рад и этому… Адам Ласка, нобелевский лауреат из Москвы, утирающий слезы мексиканке в пригороде Лос-Анджелеса. Перевернувшись на живот, она подложила ладони под подбородок и спросила, явно не ожидая услышать от меня серьезного ответа с парочкой веских аргументов:

– Почему мужики такие собственники? Ведь все было нормально!

– Не могу говорить за всех, скажу только… не все такие, хотя таких большинство.

Я, конечно, говорил о себе. Демонстрировал ей, вот, мол, смотри, какие бывают мужчины, способные годами идти рядом без приступов ревности, спокойно и с достоинством. Способные любить без жажды обладать! Только вот эта самая жажда обладать не утоляла страсть и желание… Я скорее бы смирился с ролью приходящего любовника, чем вовсе жить без ее кофейных глаз. Идти рядом по жизни, потому что хочу этого, так я считал… Так я считаю!

– Не знаю, Адам, не знаю, нет бы обнять там, пойти потрахаться, а не устраивать очередную сцену с нравоучениями и наставлением меня на путь истинный, – быстро выпалила Алиса и осеклась. – Прости, тебе, наверное, не очень-то приятно слушать…

Она была права, хотя я готов был слушать и это, лишь бы ее голос звучал на фоне ночного дождя. Ее голос был таким же чудом, как дождь в этой пустынной местности. Признаться, ее откровения не вызывали во мне ревности или чего-то похожего. Эта личная жизнь Али была на втором плане, она меркла, пока теплилась надежда на ее взаимность ко мне. Пусть будет этот второй план, лишь бы был и мой, пока иллюзорный план, в котором мы вместе. Я собрался с духом и проговорил как можно более спокойно и уверенно:

– Я не мальчик и о существовании секса знаю, как и о том, что ты им занимаешься, так что… прошу тебя, говори и ни о чем не думай.

Я замолчал и проговорил про себя только что сказанное. В мыслях эти слова отозвались совсем другими страстями. Это была даже не ревность, это был ее экстремум, максимальная точка накала, какая вообще возможна. Я постарался взять себя в руки. Может быть, Адаму Ласке предстоит постоянно жить с этими мыслями, и нужно уметь справляться с такими приступами ревности, иного не дано.

Господи, на что я надеялся? Бриджид много раз возвращала меня и к этому моменту, но никто так не видел мои страдания, как видел их я. Располневший на американской жратве, с первой сединой в волосах, я был смешон сам себе. На что я вообще рассчитывал? На то, что она воскликнет: «Какое облегчение, Адам, я так боялась, что ты никогда не сделаешь первый шаг»? Это даже в мыслях выглядело наивно и смешно. Я проиграл, еще не начав игры.