Альбигойский Крест. На Тулузу! - Виктор Васильевич Бушмин

– А-а-а, вот и вы, бездельники, – хмуро произнес он, окидывая заспанные лица своих слуг, – наконец-то…

– Простите, хозяин, замешкались малость… – слуги прятали свои встревоженные лица и отводили глаза. – Сеньор виконт, понимаете, уже встал и приказал нам вооружать его к поединку…

Раймон внезапно вспомнил, что именно сегодня истекли те несколько дней, данные герольдами крестоносцев на приготовление к смертельному поединку. Он покачал головой, прикусил нижнюю губу и отослал слуг обратно к своему сыну, приказав им направить к нему его оруженосцев и конюших. Когда они, облегченно вздохнув, убежали, оставив его наедине со своими мыслями, Раймон тяжело вздохнул и, понуро опустив голову, пошел в спальню.

Сегодняшний день должен был решить очень многое, расставить точки в этой, как казалось графу, слишком затянувшейся истории, конца и края которой не было видно…

– Combat a l′outrance… – с какой-то злостью и, одновременно, обреченностью в голосе произнес он, опускаясь на край постели, – черт бы их всех побрал… – Раймон уставился в окно, робко освещаемое лучами восходящего осеннего солнца. Перед ним пролетела вся его беспутная, скомканная и, словно нелепая шутка, жизнь. – Доигрался…. Теперь пора платить по счетам… – Старый граф присел на край постели. Ему, почему-то, вспомнился вчерашний разговор, состоявшийся у него в комнате с сыном.

Молодой виконт Раймон, также, как и отец, принял вызов на смертельный поединок, глубоко всадив свой меч в щит сенешаля де Леви. Отец, удивившись и испугавшись, посмотрел на него, но решился заговорить только тогда, когда смог остаться с виконтом наедине.

Раймон-младший нервничал, хотя и старался не показывать этого. Отец прочитал неуверенность, которая ледяной искоркой сверкнула в глазах его сына.

– Зачем?.. – глядя в глаза виконту, спросил отец. – Тебе, что, мало моих мучений?..

– Нет. – Холодно и неожиданно резко ответил юноша. Его руки, сжатые в кулаки, побелели. – Мне самому надоело все это. – Он вздохнул и добавил. – Хуже горькой редьки…

– Это не твоя война… – попытался урезонить его Раймон-старший.

– А чья, отец? – С надрывом в голосе спросил его сын. – Твоя? – Он отрицательно покачал головой, обжигая пристальным взглядом старого графа. – Катаров? – Виконт кисло ухмыльнулся. – Им, в сущности, все равно. Я видел их равнодушные лица и кислые физиономии, когда ты повелел им, единственный раз в жизни, направить свои части для обороны Тулузы. Они, отец, заботятся только о своем благополучии, только и всего! Зато! Зато, я видел, как скривились, озлобились и, одновременно, побледнели их морды, когда все услышали о сожжении Сен-Феликс! Боже мой! Какая, право, трагедия! – Виконт засмеялся. Его смех был какой-то напряженный, нервный. – Я просто радовался, когда увидел, как они расстроились! Первый раз, отец! Они поняли горечь потерь, горечь смертей, разорений и убытков!!!

– О чем ты говоришь… – Отец опустил голову, понимая, что сейчас с ним разговаривает не его сын, а его совесть, долгое время прятавшаяся где-то в глубине его сердца, но которая не переставая грызла душу, точила нервы, не давала спокойно спать.

– Я даже рад, что мессир Ги де Леви умудрился-таки спалить и разорить Сен-Феликс. Когда крестоносцы разгромили несчастного виконта Раймона-Роже – они молчали и лишь грустно вздыхали, ссылаясь на божьи испытания! Они позволили разгромить виконта! Они оставили его сына сиротой и безземельным!!!

– Молчи, ради всего святого… – Отец испуганно покосился в сторону входных дверей, поймав себя на мысли, что он, граф, уже не хозяин в собственном дворце, он опасается катаров, боится, что их искренний разговор сможет быть услышан посторонними ушами.

– Поэтому, отец, я и решил драться с сенешалем. – Раймон-младший резко направился к входной двери. – Лучше уж погибнуть от руки благородного рыцаря, чем смотреть на все это безобразие…

– Умоляю, откажись…

– Нет. – Спокойно ответил виконт. – Герольд сенешаля так прямо и сказал, что если не выйдет семья де Мирпуа, которых мы укрываем от Божьего суда, драться придется нам…

Лагерь крестоносцев. То же время.

После удачного рейда и сожжения Сен-Феликс-де-Караман крестоносцы, напротив, находились в великолепном расположении духа. Сенешаль де Леви, как истинный католик, прогнал всех проституток из лагеря, объявив режим жесткой и суровой дисциплины. Рыцари, просто удивительно, разом отринули от себя мирскую суетность, погрузившись в духовность и воздержание. Весь последний день и вечер перед смертельным поединком троица провела в походной церкви, усердно молясь и исповедуясь перед католическими священниками, чьи уши, если бы они имели такую возможность или способность, наверняка бы увяли, слушая длинные перечисления грехов крестоносцев. Но, покаяние – есть не что иное, как путь к очищению и спасению души, благо, что все основные «подвиги», требовавшие неотложного участия священнослужителя, были совершены рыцарями во имя веры.

Оставив оружие на алтаре часовни, дабы Господь мог укрепить его сталь и надежность, Ги де Леви, Бушар де Марли и Жильбер де Клэр, усердно постились весь день, отказывая себе во всем, кроме хлеба и воды, что нисколько не удивляло и не поражало воображение, ведь набожность средневековья можно ставить в пример современной распущенности и некоторому пренебрежению к религии, царящему в современности.

Итак, обе стороны готовились к развязке того ужасного клубка, имя которому «Альбигойская драма» …

Ги проснулся, проспав начало утреннего построения армии. На отсутствие сенешаля махнули рукой – все-таки, не каждый день командующие армии собираются на смертельный поединок, кажущийся чем-то необыкновенным, завораживающим и пугающим, словно сошедшим со страниц пыльных фолиантов, рассказывающих о подвигах рыцарей Карла Великого, Гильома Оранжского и Роланда. Он быстро поднялся и, умывшись холодной водой – ночи уже были прохладными, вышел из палатки на открытый воздух.

Бушар де Марли неспешно вооружался, стоя на деревянной скамейке. Вокруг него суетились оруженосцы и слуги, затягивающие гамбезон и державшие кольчугу в руках. Возле палатки де Клэра тоже было столпотворение.

Ги улыбнулся и приказал начать вооружать себя, вспомнив, почему-то, вечерний разговор, состоявшийся у него с товарищами…

Рыцари вышли из походной часовни после долгой вечерней службы, затянувшейся на этот раз почти до полуночи – монахи, сами того не подозревая, своим усердием так затянули вечерню, что епископу Ги, прибывшему специально из Каркассона, пришлось самому завершать молебен. Бывший воин, он прекрасно понимал, что крестоносцам просто необходим отдых перед завтрашним поединком.

Бушар вышел из часовни и, потянувшись всем телом, посмотрел на удивительное звездное небо и произнес:

– Бог ты мой! Красотища-то, какая! А я, старый дурак, совсем уже позабыл о том, что небо может быть таким завораживающим…

Рыцари усмехнулись, поразившись философскому настрою их боевого товарища, но, взглянув на небо, согласились с поэтическим настроем Бушара и