Предательница. Как я посадила брата за решетку, чтобы спасти семью - Астрид Холледер

А его шепот был вообще едва различим на записях, к моему постоянному огорчению. О главном Вим всегда говорил шепотом, а это было как раз то, что было мне отчаянно нужно, — изобличающие его факты.

Детально пересказать содержание наших разговоров я могла, но было нужно, чтобы люди услышали его самого — это было бы неопровержимым доказательством.

Прийти домой после долгого общения с ним на улице, во время которого он сообщил немало ценной информации, и услышать при воспроизведении только глухое неразборчивое бормотание — это было ужасно.

В надежде решить эту проблему я стала искать себе зимнюю куртку с высоким воротником. Его шепот станет различим, если поместить микрофон где-то между ухом и верхом ключицы. Это было намного более рискованно, чем в лифчике или за воротником, но я решилась.

Если хоть раз у меня получится, это подкрепит мои показания и подтвердит слова Эндстра о том, что важные вещи Вим всегда говорит шепотом.

* * *

— Так, поехали в «Нортфейс» тебе за пуховиком, — сказал он, услыхав от Сандры, что мне нужна зимняя куртка.

Ну кто ее за язык тянул?! Не хватало с ним еще и за курткой ездить.

— Да нет, спасибо, я сейчас занята, — попыталась отказаться я.

— Молчать. Смотаемся на скутере, через полчаса вернешься, — приказал Вим. И пошел к скутеру.

— Вот спасибо тебе, Сандра, теперь я с ним влипла.

— Извини, — буркнула она.

В фирменном магазине «Нортфейс» на улице Калверстраат он сказал:

— Померяй вот эту. Майке ходит в такой же.

Это был длинный черный пуховик, не лишенный, впрочем, некоторой элегантности. «Нортфейс» — его любимая марка одежды. В ней не холодно ездить на скутере, и я тоже не буду мерзнуть.

В моей куртке была спрятана записывающая аппаратура, и я отнюдь не горела желанием ее снимать.

— Примерь, я подержу твою куртку, — повторил Вим.

Подержать мою куртку? Ни за что! Ни в коем случае — он ведь сразу все обнаружит. Но слишком упорно отказываться тоже нельзя, поэтому я совершенно спокойно сказала:

— Да не надо, пусть она здесь полежит.

— «Нортфейс» лучше всех, — заявил Вим. — Тебе идет — надо брать. — С этими словами он понес пуховик на кассу.

Черт, теперь придется это носить, потому что он купил его для меня, а если я буду в чем-то другом, это вызовет подозрения. С другой стороны, раз мы покупали вещь вместе, он не подумает, что в ней что-то спрятано, так что, может быть, этот пуховик даже кстати.

К моему огромному облегчению, пуховик оказался очень даже подходящим для целей записи разговоров. Правда, для этого потребовалась некоторая изобретательность в области шитья. Я слегка распорола шов на воротнике и спрятала в образовавшуюся узкую щелку свое устройство. Пришила сверху липучку, чтобы можно было открывать и закрывать кармашек. Воротник был на уровне моих ушей. Правда, когда он будет шептать, его глаза окажутся тоже очень близко, так что мне оставалось лишь уповать на то, что Вим ничего не заметит.

На нашу следующую встречу я пришла в пуховике. Я не прятала в него аппаратуру, потому что заранее понимала, что он сделает. Я сняла куртку и — вот вам пожалуйста! — он сразу схватил ее со словами:

— Смотри, Сан, какая классная штука! Пощупай — это водонепроницаемая ткань. Суперская курточка!

Вим повертел куртку в руках, внимательно рассмотрел ее и ощупал, но на новую застежку на липучке внимания не обратил. Пуховик успешно прошел тест.

На следующую встречу я могу спокойно прятать в него свое записывающее устройство.

Моя мама ушла от отца, когда мне было пятнадцать, и с тех пор я не испытывала никакого желания его видеть. Спустя десять лет у него обнаружили рак. За все эти годы я ни разу не общалась с ним. Но теперь я испугалась, что буду испытывать угрызения совести, если не дам ему возможность наладить контакт. Поэтому я навестила его. Он был серьезно болен, и, возможно, это изменило его. Рассудив так, я решила забыть о старых счетах и предоставить отцу еще один шанс.

Когда я вошла в палату, он лежал, уставившись в потолок.

— Давно не виделись. Как ты, папа? — спросила я.

Я не представляла, что сказать человеку, отнявшему у меня детство, а следовательно, и возможность жить нормальной жизнью. Последний раз я видела его глазами пятнадцатилетней девочки, и теперь хотела, чтобы мы поговорили как взрослые люди. Я обращалась к нему спокойно и дружелюбно.

— Тебе получше? Принести тебе попить?

Все мои попытки завязать разговор встречали его презрительную ухмылку. Я надеялась увидеть хоть какие-то признаки раскаяния в том, что он сделал с нами, но все осталось по-прежнему. Во время моего визита он всячески демонстрировал свое пренебрежение и насмехался надо мной, как это было всегда.

А я смотрела на него, лежащего на больничной койке. И неожиданно для себя видела маленького изможденного человека, а не гиганта с огромными ручищами.

Почему я не замечала этого раньше? Возможно, мне помог в этом опыт работы с клиентами — пациентами психиатрических клиник. Может быть, увидеть его иначе позволило мое значительное отдаление. Точно не знаю как, но это посещение помогло мне.

Теперь я видела перед собой реального человека, а не того, которого видела в детстве: огромного, сильного, всевластного. Всевластного настолько, что маленькой девочкой я приучала себя думать на английском, чтобы он не мог читать мои мысли. Он был слишком глуп, чтобы понимать английский язык.

От всевластия давно не осталось и следа, равно как и от размеров и силы. Это был просто психически неуравновешенный, но самое главное, злой человек.

До какой же степени примитивен должен быть человек, бьющий маленьких детей? Сколько нужно иметь злобы, чтобы выкручивать колени своей жены до разрыва связок и избивать ее до тех пор, пока она не начнет харкать кровью? Нет, я больше не боялась. Я просто ненавидела его. И не чувствовала за собой никакой вины за то, что не общаюсь с ним — он этого не стоил. Да, сейчас у него рак, но душевнобольным он был все эти годы и причинил мне огромный вред.

У меня были все типичные психологические болячки, характерные для людей с таким детством: трудности с подавлением агрессии, расстройство привязанности, боязнь обязательств, посттравматическое стрессовое расстройство, невроз навязчивых состояний — все это у меня было.

Забеременев дочкой, я боялась, что невольно повторю опыт своего детства и стану плохо обращаться со своим ребенком. Это может показаться нелогичным — человек, которого в детстве били, знает, как это ужасно, и не должен поступать так же с собственными детьми. Ничего подобного. Научно доказано, что большинство родителей, подвергавшихся жестокому обращению в детстве, впоследствии бьют своих детей.