Александр Маккуин. Кровь под кожей - Эндрю Норман Уилсон

Кроме того, Изабелла упросила Ли дать интервью Дэвиду Кемпу из Vanity Fair. «Маккуин в то время пользовался повышенным вниманием прессы; он держался высокомерно и не любил давать интервью, – вспоминает Кемп. – Так что я не мог упустить представившуюся возможность».

Интервью началось неудачно. Простуженный Кемп, не подумав, начал беседу так: «Судя по всему, вы из небогатой семьи, поэтому я хотел бы узнать…» – но тут Маккуин его перебил: «Что значит: судя по всему?! Какой снобизм!» Дизайнер вскочил с места и закричал, что не желает говорить с каким-то писакой, который, очевидно, совершенно не разбирается в моде. «Слушайте, я знаю, что я не Эми Спиндлер [модный критик из New York Times. – Э. У.]», – ответил Кемп, после чего Маккуин немного оттаял. «Я люблю Эми Спиндлер… Давайте я покажу вам кое-что из того, что показывал ей». Маккуин признался, что и он тоже слегка простужен, «что хотя бы отчасти объясняет его раздражительность», – ответил Кемп, и интервью возобновилось.

Кемп описал Маккуина «парнем, постриженным под бокс, с внушительным животом под свитером и маленькими глазками-пуговками на фоне толстых щек, что делает его, несмотря на грубость, очень милым».[553] Дизайнер рассказал журналисту, что на него влияет все, что его окружает, даже такие зрелища, которые большинство сочло бы противопоказанными для моды. Например, недавно он увидел бродягу с пальто, подвязанным веревкой; под влиянием этого образа он нарисовал силуэт бродяги и придумал пальто с монгольским воротником и манжетами. Разумеется, пальто подвязывалось не веревкой, а поясом. «Я вовсе не издевался над ним, – сказал Ли. – Да и кто бы издевался? Мое пальто стоит 1200 фунтов, его пальто не стоит ничего».[554] В ходе интервью, которое проходило в студии Ли, «неприметном, покрытом граффити здании», Кемп рассказал Маккуину о речи, произнесенной Джоном Мейджором 11 ноября 1996 года на приеме у лорд-мэра.[555] Ближе к концу речи премьер-министр сослался на статью в «Ньюсуик» как на доказательство того, что страна, особенно Лондон, переживает творческий подъем, и добавил: «Наша страна взяла власть на парижских подиумах». Тем самым он явно намекал на новые назначения Гальяно и Маккуина. «Так и сказал? – воскликнул Маккуин. – Вот дубина! Я не его сторонник! Он меня не купил, паршивец! Пошел он! Мать их, это так типично для правительства! Они ничего не делают, чтобы помочь тебе, когда ты барахтаешься, но, когда ты добиваешься успеха, тут же пытаются примазаться! Пошли они все!»[556]

Рождество 1996 года Ли и Меррей Артур провели на Хокстон-сквер, так как в доме в Коулмен-Филдз еще шел ремонт. На Рождество в здании было пусто, но, когда Ли начал готовить, он услышал странные звуки. «Потом дверь холодильника с шумом захлопнулась, – вспоминает Меррей. – Ли подумал, что я вышел из душа и закрыл ее, но я еще находился в душе. Позже мы услышали шаги над головой, и он велел мне посмотреть, что там такое. Мне пришлось выйти черным ходом и подняться по металлической лестнице, но там была кромешная тьма, и я ничего не увидел. Я спустился и сказал, что наверху нет света. Он очень испугался, и мы пошли к священнику на Хокстон-сквер и попросили его изгнать дьявола из квартиры».[557] Кроме того, Ли звонил Майре, которая была у своего бойфренда, и умолял ее вернуться домой. «Все прекрасно знали, что в доме обитают привидения, – сказала она. – Друзья не хотели приходить ко мне; по-моему, Ли действительно что-то слышал. Кто-то что-то видел, например, черную фигуру человека без лица, почти как бумажный силуэт человека. Фигура появлялась в коридоре у туалета. Кроме того, как мы ни старались, нам никак не удавалось согреть помещение. Я потратила целое состояние, но ничто не способно было удержать в доме тепло. Мне говорили, что раньше в здании находился цех по отделке мебели. Рабочие из дома напротив признались: как-то они работали в нашем доме, вышли, а вернувшись, увидели, что все их инструменты, которые они разложили для работы, перепутаны».[558]

В феврале 1997 года Ли и Меррей переехали в новый дом. Пара отправилась за мебелью в SCP, современный магазин в Хокстоне. Они купили дорогие кожаные кресла и диван Мэтью Хилтона, который Меррей тут же заляпал кисло-сладким соусом из китайского ресторана. Кроме того, в антикварном магазине они купили красивую французскую резную деревянную кровать XVII века. «Одну комнату Ли отвел исключительно для своих костюмов», – вспоминает Майра.[559]

Через пять дней после первого показа коллекции Givenchy Маккуину представилась возможность испытать, что значит быть моделью: Рей Кавакубо попросила его пройти по подиуму в показе ее коллекции мужской одежды, которая проводилась в Национальном музее искусств Африки и Океании в Париже. Костюмы – мешковатые брюки из «шотландки» и легкие кремовые пиджаки на ватине – слишком обтягивали немодельную фигуру Маккуина; по словам модного журналиста Стивена Тодда, на нем они выглядели, как куски белого стеганого одеяла. Такие вещи «его не особенно стройнили». Тодду поручили взять у Маккуина интервью для австралийского гей-журнала «Блу», а у Ли было так мало свободного времени – в тот день он должен был вернуться в Лондон, – что он вынужден был давать интервью за кулисами прямо во время показа. Маккуин, как вспоминает Тодд, был «крайне вежлив, но не от застенчивости, а от природы. Возможно, такое наблюдение покажется кому-то обманчивым, но учтите контекст: он не так долго пробыл у всех на виду, очень стеснялся своей фигуры – он напоминал толстую белую колбасу. Кроме того, ему предстояло выйти в зал, полный критиков, а рядом с ним находилась женщина, которую он считал своим кумиром, – Рей Кавакубо. Он все же выкроил время для разговора со мной, отвечал на мои вопросы подробно, вдумчиво и связно. Он поблагодарил меня за то, что я уделил ему время, а через десять минут уже вышел на подиум».

В том же году они подружились – Стивен работал в Париже, поэтому они встречались всякий раз, как Ли приезжал по работе в столицу Франции. «Он был спокойным, уравновешенным, терпеть не мог ничего делать напоказ, – вспоминает Стивен. – Физически внушительный, он казался грубым, но друзья находили его мягким и нежным. Его внутренняя мягкость показалась мне особенно трогательной. Возможно, сказалось общее происхождение – мы оба из рабочих семей, – но мы сошлись на удивление легко и просто. Правда, мы подружились до того, как он влился в бизнес-круги парижской моды. В те дни мы слонялись по самым злачным гей-барам Парижа, так как у него в Париже, кроме меня, почти не было англоговорящих знакомых.