Танкист Мордора - Павел Мочалов

На этом этапе Серега вдруг осознал еще одну вещь – глаза он так и не открыл. Ну-ка, ну-ка, возможно, визуальная информация поможет сориентироваться. Собрав волю в кулак, с третьей попытки Попов все же разодрал веки и тут же их закрыл – полумрак, царящий в помещении, резанул по глазам, как вспышка электросварки. Ой, как все плохо. И еще эта постоянная качка сбивает с мысли. Итак, сначала. Я курсант первого взвода третьей роты рядовой Попов. Я – в отпуске, но в каком-то незнакомом месте и жутко мучим головной болью и жаждой. Жаждой! Вот чего ему хотелось все это время – пить! А еще остановить качающуюся кровать и голову, которая вращалась с огромной скоростью то по, то против часовой стрелки.

В этот момент в комнату кто-то вошел, Попов понял это по заскрипевшим доскам и дыханию. Не раскрывая глаз, Серега просипел, взывая к милосердию всего человечества:

– Пить…

Он себя не услышал, но вошедший все понял, доски заскрипели, сильная рука приподняла его в сидячее положение, и в губы Попова ткнулся край холодного кувшина. Серега обхватил его двумя руками, жадно глотая живительную влагу, в то время как знакомый до боли голос укоризненно произнес:

– Ну и нажрались вы намедни, господин капитан…

Попов чуть не захлебнулся. Капита-а-ан? Это какой же кусок жизни выпал из памяти, если он уже капитан? Четыре года курсантом, два до старлея, три до капитана, девять лет, что ли? А капитаном он сколько уже ходит? И почему «господин», а не «товарищ»? А голос какой знакомый… почему-то связан с асфальтом… нет, со смолой, которая под асфальтом… С гудроном… гудрон? Гудрон! О, бог ты мой! Господин капитан, Гудрон, Мордор! Чтоб оно все провалилось – лучше бы на «губу».

Следующие полчаса он слушал бурчание орка по поводу вчерашней попойки, испорченной одежды и непонятного братания со снагами Зиргана. Потом Гудрон буквально на руках вынес его облегчиться, поил каким-то зельем собственного приготовления, снова носил на облегчение, менял холодные компрессы на голове и под глазами, и только вечером господин капитан настолько пришел в себя, что смог самостоятельно выйти на платформу, когда Энамир лично подъехал справиться о его здоровье.

– Отчаянный вы человек, Сергей Владимирович. – Сам-то Энамир выглядел так, будто спал всю ночь глубоким сном человека с чистой совестью. – Пытаться перепить южанина на спор – это самое большое безрассудство, о котором я слышал. Да они там, на юге, с малых лет в обнимку с бутылкой ходят.

– Это вы о чем? – Амнезия Серегина не только продолжалась, но и крепла на глазах.

– О вашем вчерашнем споре с Варком. Он даже про свой зуб забыл в ходе соревнования.

– Я проиграл? – робко предположил Попов.

– Ну, в общем, да. Но держались достойно, это без лести.

– Да уж, – потер лицо руками Серега.

– Не переживайте, все к лучшему. Выиграли бы, нажили бы себе мстительного врага. Южане злопамятны. А так вы достойно потрафили его самолюбию – выиграл в честной борьбе, ничего не скажешь. И зуб у него после вашего состязания прошел.

– Ну надо же, – попытался усмехнуться Серега.

– Вы отлеживайтесь, – вдруг строго сказал Энамир, – если надо, я вина пришлю. Мы сейчас маршируем на запад, к последней крепости, через два перехода будем там. Возможно, что и штурмовать ее не придется, ваша машина здорово тут всех напугала, но я бы хотел, чтобы вы были в боевой готовности. Поэтому спите, ешьте, лечите глаза. Это приказ.

– Понял, – пожал плечами Попов. Гудрон за его спиной щелкнул пятками, принимая строевую стойку.

– Вольно, расслабься, – усмехнулся Энамир, толкнул каблуками коня и, уже отъехав на пару метров, обернулся: – Да, на привале пришлю вам новую игрушку, как договаривались.

– Какую игрушку, господин? – недоуменно переспросил орк, когда Энамир ускакал в голову колонны.

– А я знаю? – снова пожал плечами Попов. – Я со вчерашнего ничего не помню. Пришлет – увидим. Когда привал?

– На закате. Вы бы прилегли, господин. Слабость еще у вас.

– Лежать – не работать, – попытался пошутить Серега и пошел внутрь. Слабость еще была, кто спорит, но стараниями Гудрона состояние организма резко улучшилось. Глаза открылись, голова не болела. Глядя на раскачивающийся потолок, Попов незаметно для себя уснул.

Сон был крайне нелепый. В огромной трапезной Майрона шел суд. Серега один раз был в народном суде и теперь с большим удивлением обнаружил, что судят именно его, Попова. Председательствовал капитан Малина, народными заседателями были старшина Макухин и сержант Петренко, из-за стола государственного обвинителя на него строго смотрела огромными зелеными глазами Этель, а адвокатом почему-то была Иринка, причем в том самом шитом на заказ платье, сводившем Серегу с ума на школьных дискотеках.

В качестве секретаря в пижонском кожаном пиджачке сидел и усмехался дегенерат Олежа, крутивший в пальцах китайскую перьевую ручку, предмет зависти всей школы. В зале на первом ряду чинно разместился весь десяток Зиргана. Дальше располагались Серегин взвод (Охохолин, как всегда, отдельно) и оба десятых класса Серегиной школы во главе с классными руководителями.

Попов поймал строгий взгляд химички Зинаиды Андреевны и поспешил отвернуться. Лучше смотреть на Иринку, пусть она и спиной к нему, зато близко, можно рукой дотянуться. Но руками он ее трогать не будет, ему хватит и взгляда на чуть порозовевшее ушко с заложенной за него черной пушистой прядью. Кожа за ухом нежно-бархатистая, так и тянет прикоснуться губами. Желание оказалось настолько осязаемым, что его почувствовала и сама Иринка. Повернулась впол-оборота, погладила серыми ласковыми глазами и ободряюще улыбнулась. Олежа аж ручку свою ненаглядную уронил.

Перевел взгляд на судей. Капитан Малина руки сложил перед собой в замок, но смотрит сочувственно, с пониманием. Макухин и Петренко на Попова внимания не обращают, откровенно пялятся на Этель. У Петренко чуть слюна изо рта не закапала: раздевает девчонку глазами. А та сидит, не шелохнется, спина прямая, глаза пытаются в Попове дыру прожечь.

Между тем Малина встал, откашлялся, одернул повседневный китель с темно-бордовой планочкой Красной Звезды и объявил:

– Судебное заседание по делу бывшего курсанта Попова Сергея Владимировича открыто. Слово предоставляется государственному обвинителю.

Все такая же прямая, как ракетоноситель «Союз» на взлете, Этель встала из-за стола, поправила волосы, коротко поклонилась суду и развернула приличной длины свиток пергамента, при взгляде на который Попову сразу стало тоскливо. Он уже знал, что сейчас услышит.

И услышал. И про трусость в подвале Бхургуша, и про согласие служить тирану и мучителю верой и правдой, и про измену Родине в форме предоставления советского танка в распоряжение другого государства, и про погибших детей и женщин, и много еще чего доброго и веселого. Голова Серегина под грузом этих обвинений клонилась все ниже и ниже, но, как это часто бывает во сне, он одновременно видел и истертые доски пола у себя под ногами, и всех, кто находился в зале.