Венецианский бархат - Мишель Ловрик
Шрифт:
Интервал:
Пока она проделывала свои штучки, Николо Малипьеро раздумывал над тем, сможет ли он развестись с женой, чтобы жениться на Сосии. Подобные коллизии редко, но все-таки случались – аристократам дозволялось вступать в брак с привилегированными представителями низших сословий: «наследственными гражданами», дочерьми докторов, адвокатов, торговцев пряностями и стеклодувов Мурано… Сосия крепче сжала кулак. Все прочие мысли начисто вылетели у Николо из головы от спазма боли и удовольствия.
А на улице легкими наметами вихрился первый снег, похожий на нераскупленные страницы в stamperia фон Шпейера.
…Лесбия часто меня в присутствии мужа порочит, А для него, дурака, радость немалая в том. Не понимает осел: молчала бы, если б забыла, – Значит, в здравом уме. Если ж бранит и клянет, – Стало быть, помнит, притом – и это гораздо важнее – Раздражена, – потому так и горит, и кипит.
Я не хочу, чтобы меня рисовал Джованни Беллини, сколь бы велик он ни был. Великий, добрый и дружит с моим мужем, который очень гордится этим.
У меня нет никакого желания застывать на месте с приклеенной улыбкой и одним-единственным взглядом в глазах, чтобы быть запечатленной в таком виде навечно, когда у меня есть целая пригоршня мыслей и улыбок, чтобы поделиться ими. Мое лицо не может удержать их все сразу, и черты его пестрят ими, подобно солнечным зайчикам на волнах. Да, и еще у меня нет желания быть пойманной в ловушку и повешенной на стену.
Я веду себя странно, потому что большинство жителей этого города готовы продать душу за обладание своим лицом. Вельможи думают, что каждое нарисованное лицо у них на стенах показывает, насколько чиста их голубая кровь. Они прослеживают линию носа или губ из поколения в поколение, убеждая себя, что каждый сын отца – законный наследник.
Моему мужу тоже нравится каждое нарисованное лицо, которое попадается ему на глаза. Он говорит мне, что они разговаривают, как книги, и на своем языке он не может выразить больше.
Фелис Феличиано говорит, что так часто бывает со словами. Он говорит, что в буквах живет все, что тебе нужно знать.
Ха! Вот здесь он ошибается. Как славно не знать всего! Это значит, что ты можешь придумывать и мечтать, заглядывать дальше, куда не достают твои хромающие чувства, в мир магии, и привидений, и многих других прекрасных вещей.
Фелис, разумеется, видит только то, что хочет, и не больше. Он живет, как хочет, и осмеливается говорить то, что ему нравится, поскольку в нем нет любви, и оттого нет и страха. Вещи ему всего лишь нравятся, подобно буквам и словам. Можно подумать, нравиться – этого достаточно. Все равно что сказать, будто поцелуя достаточно! Он – из тех, кто ходит на рынок Риальто, потому что тот похож на трагическую оперу для рыб, – он любит рыб не из‑за их вкуса, а из‑за того, как они выглядят.
Фелис приходит к нам, когда мужа нет дома, и стряхивает снежинки со своей шевелюры, как кошка. Он знает, ему ничто не грозит, поскольку я – замужняя женщина и в моей гостиной в этот момент могут сидеть гости. Он устраивается, как дома, садится слишком близко ко мне и смотрит на меня чересчур пристально. Он рассказывает мне о плохих женщинах; он приходит в восторг и возбуждается, видя, что его рассказы вызывают во мне отвращение.
Как можно с симпатией относиться к мужчине, у которого нет дома? А он вполне доволен тем, что ночует в гостиницах, покупая себе временный кров над головой и кого-нибудь, чтобы согреть себе постель.
Тем не менее он любит женское общество. Когда он приходит к нам домой и садится рядом со мной, глядя в мои карие глаза и на мои светлые волосы, я знаю, что доставляю ему удовольствие. И подарки он мне приносит правильные: шаль, которая оттеняет мои волосы в зимнем свете, или полоску кружев, которые так красиво смотрятся у меня на запястье.
– Ты очень добр, – коротко говорю я ему; так, как умею. И в ответ на такую простую фразу я получаю целый ворох его запутанных мыслей.
– Видишь ли, стоит мне проявить доброту, как меня всякий раз превозносят за нее. Так что на самом деле я вовсе не добр, а если так и бывает, то лишь случайно, когда я стараюсь соответствовать собственной самооценке.
– Но последствия-то все равно добрые, – настаиваю я.
– Совсем немножко, да и то случайно.
– Неужели ты ничего не делаешь из любви?
Он опирается подбородком о правую руку, а пальцами левой принимается барабанить по столу; прищурившись так, что глаза превращаются в щелочки, он хмурит брови, и лицо его напоминает грубую маску разбойника, который в пьесе планирует похитить девственницу.
А снаружи валит густой снег, и я чувствую себя, как в ловушке, словно тону в луже света от восковой свечи, стоящей на столе.
А Фелис, похоже, чего-то ждет, и вскоре с calle[106] доносятся чьи-то легкие шаги. Он, кажется, точно знает, сколько времени должен провести у меня в гостях, чтобы встретиться с Бруно Угуччионе на пороге. Когда же взгляд его останавливается на лице молодого человека, он выглядит так, словно маленький котенок забрался ему на живот и гладит его своими мягкими крошечными лапками.
– Вечно липнет ко всем, как репей, – ворчливо говорю я Бруно после того, как Фелис наконец уходит, на прощание одарив меня объятиями еще более бурными и крепкими, чем в финале пьесы.
– Что вы имеете в виду?
– Он не умеет уходить, потому что считает, будто никто этого не хочет.
Из тех, кто работает на моего мужа, этот Фелис нравится мне меньше всего. Я не могу поверить, что Джованни Беллини называет его своим другом и разрешает беспрепятственно распоряжаться своей студией.
* * *
Джованни Беллини тоже хотел Сосию, но не в том смысле, в каком ее обычно хотят мужчины. Да, разумеется, она была нужна ему обнаженной, но она изумилась до глубины души, когда поняла, что нужна ему на расстоянии шести футов, замершая в молчании и неподвижности.
В студию ее привел Фелис.
– Думаю, вот то, что нужно тебе для «Тщеславия»[107], – сказал он, подталкивая ее вперед.
Сосия гордо остановилась на свету, ожидая одобрения и ничем не выказывая волнения оттого, что оно может и не последовать. Она смотрела прямо перед собой, пока Беллини оценивал ее рост и фигуру, а потом осторожно взял ее за подбородок и мягко заставил повернуть голову сначала в одну сторону, а потом в другую. Наконец он добродушно кивнул.
– Ты платишь? – поинтересовалась Сосия.
Художник вновь согласно кивнул, а она окинула взглядом яркие, насыщенные полотна. Теперь она понимала, почему венецианцы называют Беллини Verificatore, или Воскреситель.
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!