Лев Троцкий - Георгий Чернявский

Охотнее всего Троцкий сотрудничал в это время с газетой «Новый мир», которую издавали в Нью-Йорке российские эмигранты, принадлежавшие к левому крылу социал-демократического движения. В редколлегию входил Николай Иванович Бухарин — большевик, позволявший себе, однако, по ряду вопросов вступать в полемику с Лениным. Вторым редактором являлась Александра Михайловна Коллонтай, состоявшая ранее в меньшевистской фракции, но теперь превратившаяся в ярую сторонницу большевизма, который она воспринимала скорее эмоционально, нежели доктринально, проповедовала «свободную любовь» и самоуправление рабочих. Третьим редактором был В. Володарский (так он подписывался в «Новом мире», и никто не знал, что означает инициал В., которым пользовался Моисей Маркович Гольдштейн, бывший член Бунда и меньшевистской фракции, с 1913 года живший в США и являвшийся членом здешней Социалистической партии). С Володарским, с которым у него было много общего — журналистская хватка, ораторское мастерство, — у Троцкого установились наиболее теплые отношения, хотя с Бухариным и Коллонтай также сложилось вполне дружеское общение. Уже в первый вечер Бухарин увел Троцкого осматривать Публичную библиотеку, осанистое прямоугольное здание на Пятой авеню, в центре Манхэттена, подлинный храм печатных сокровищ всего мира.

Троцкий сразу же был включен в редколлегию «Нового мира», оказывая существенное влияние на ее политический курс. По мнению Г. Зива, он превратил «Новый мир» во второе издание «Нашего слова».[399]

Уже на третий день после прибытия в Нью-Йорк в «Новом мире» появилась статья Троцкого «Да здравствует борьба!»,[400] написанная, видимо, еще на пароходе. Здесь впервые для американской русскоязычной публики, да и для европейского читателя высказывались мысли о вероятных результатах влияния войны на соотношение сил двух континентов. «Величайший по значению экономический факт состоит в том, — говорилось в статье, — что Европа разоряется в самых основах своего хозяйства, тогда как Америка обогащается… Не перенесется ли центр экономической и культурной тяжести мира сюда, в Америку?» Рост могущества американского капитализма вместе с анализом подготовки США к вступлению в войну составили основное содержание почти всех следующих выступлений Троцкого в «Новом мире».

Еще одним направлением кратковременной работы в Америке стали выступления на рабочих и социалистических собраниях.

Уже 25 января Троцкий выступил на митинге в честь его прибытия в зале Купер Юнион,[401] обратив внимание всех на то, что, после нескольких приветственных речей, поднявшись на трибуну, он резко прервал то, что американцы называют «cheering» (шумные приветствия из аплодисментов, топанья ногами и даже свиста). По свидетельству Г. Зива, выступление произвело сильное впечатление «с художественной стороны. Это был образец ораторского искусства». «Он подавлял слушателей массой фактов, рисующих реальные ужасы войны», и выражал уверенность, что война приведет к революции.[402]

Троцкого приглашали на многие «политические банкеты». По мнению Зива, он держался на них недоступно: «…произносил речь, вызывал должный энтузиазм, получал свою порцию триумфа и сходил с кафедры; но не спускался в толпу, не сливался с нею, а исчезал как-то ввысь, в закулисные облака…» Некоторые митинги затягивались, поскольку Троцкий стремился поспеть с одного митинга на другой, и публика терпеливо ждала, чтобы услышать новое и убедительное, как ей казалось, слово.[403] Из Нью-Йорка Лев выезжал в соседние города, в частности в Филадельфию, где выступал с докладами на русском и немецком языках.

Несколько раз Троцкий побывал в гостях у Г. Зива, с которым вспоминал дни юности в Николаеве, сад Швиговского, рабочий союз. «Встреча наша была дружеская, хотя и не очень горячая», — рассказывал Зив. «Как Парвус?» — спросил хозяин. «Наживает двенадцатый миллион», — сухо ответил Троцкий. Зашла речь о Плеханове. Зив не упоминает эпитетов, которыми награждал его собеседник основоположника российского социализма, но каковы они были, можно судить по вопросу сына Зива, который внимательно прислушивался к разговору: «Значит, он контрреволюционер, папа?» «Троцкий улыбнулся и ничего не сказал».[404]

Через несколько недель после приезда в Нью-Йорк Троцкий задумал создать организацию своих единомышленников на межнациональном уровне. Решено было приступить к выпуску «боевого марксистского еженедельника» — видимо, на английском языке, хотя в мемуарах он этого не уточняет.[405] Планам, однако, не суждено было сбыться, так как произошло событие, которое круто изменило не только личную и политическую судьбу Троцкого и его семьи, но и судьбу России и в значительной мере всего человечества. В России началась демократическая революция.

Троцкий передал в воспоминаниях типичный телефонный разговор, который повторялся чуть ли не по нескольку раз в день. Звонили в редакцию «Нового мира»:

«— Пришла телеграмма о том, что в Петербурге (по традиции столицу Российской империи продолжали так называть, хотя с началом Первой мировой войны она была переименована в Петроград. — Г. Ч.) министерство Гучкова — Милюкова. Что это значит?

— Что завтра будет Милюкова — Керенского.

— Вот как! А потом?

— А потом — потом будем мы.

— Ого!»[406]

На собрании российских эмигрантов Троцкий выступил с докладом, в котором доказывал, что на второй стадии революции у власти должна оказаться партия пролетариата. «Это произвело примерно такое же действие, как камень, брошенный в болото, населенное чванными и флегматичными лягушками», — иронизировал позже докладчик.[407]

Он не желал думать о том, какими страданиями и бедами неизбежно должен был обернуться тот грандиозный социальный эксперимент, который он и другие экстремистски настроенные социал-демократы задумали осуществить. Вряд ли он сам представлял себе масштабы тех ужасов, того страшного кровопролития, которым предстояло произойти. Пока же революционный энтузиазм переполнял не только Троцкого с женой и политическими друзьями, но даже младших членов семьи. Когда Лев позвонил из редакции и сказал жене, что в Петрограде революция, младший сын Сережа, который болел дифтеритом, вскочил на постели и стал плясать. Так началось его выздоровление.[408]