Не кормите и не трогайте пеликанов - Андрей Аствацатуров

– У него такая задница, девочки, – говорила она подругам. – Так и хочется об нее потереться.

Любовь ничего не требует взамен. А я требовал. Я просил, я угрожал. Никакого результата. Даже не оглянулась. Я лил слёзы. Не снизошла. Однажды ночью – помню, на улице было сыро – она собрала вещи и ушла навсегда.

Мы развелись, и Джулия очень скоро уехала, вышла за профессора замуж, стала молодой калифорнийской женой, поступила в аспирантуру. Через год он повез ее в путешествие по Латинской Америке, и в Венесуэле ее убили. Прямо в центре Каракаса, возле гостиницы. К ним подошли трое бородатых молодых людей и попросили денег на коммунистическую революцию. Вежливо предупредили, что в случае отказа пристрелят. Профессор с возмущением отказался – он ненавидел коммунистов и вдобавок был бережлив. Один из молодых людей оглянулся и достал пистолет. Джулия подняла крик, и тогда он выстрелил ей в голову. А профессор получил по пуле в обе коленные чашечки.

Когда я узнал, что ее больше нет, – думал, наверное, умру. Не хотелось жить, не хотелось работать, хотелось мучиться, сатанеть от злобы, бередить, беречь эту рану, чтобы она не дай бог не затянулась. Потом в Париже я встретил Катю, и рана благополучно зажила. Жизнь стремительно понеслась вперед, а Джулия и ее профессор остались где-то позади. И вот теперь все это снова зачем-то вернулось.

Видимо, я чего-то не отработал. Какие-то чувства. Не приблизил царство божие, которое всегда настает и никогда не может настать. “Ну ничего, – подумал я злобно. – Сегодня уж все закрою. Миссия будет выполнена. Так старательно будет выполнена, что даже Кирюша явиться не осмелиться”. Я невольно вспомнил Мисси, ее конопатое лицо, ее могучие груди, которые я заботливо гладил, ее резкие объятия, напоминавшие силовые захваты. Вспомнил и сделался спокоен. И еще подумал: “Гореть ему в аду. Гореть нам всем в аду”.

– Это нам “гореть в аду”?! Нам?! – на физиономии Никиты Виссарионовича бешенство. Он сжимает кулаки и тяжело опускает их перед собой на стол. – Слушай, мальчик, меня внимательно, пока я самого тебя туда не отправил.

Я презрительно щурю взгляд. Ну, давай, родной, покажись нам во всей своей красе, в орденах и погонах. Мне сейчас все нипочем, и Балтийское море по пояс.

– Институт должен развиваться! – между словами – вспышки немых молний, как перед ударами грома. – Да-да. Нечего морщиться! Ты что тут вытворяешь?! Почему мне на тебя со всех сторон жалуются?!

Я упрямо молчал, и это его раззадоривало.

– Ты зачем ко мне сюда пришел, а? Ходок? Добренького хозяина ищешь, да? А ты сам хоть раз пробовал быть хозяином?! Хоть раз? Ты хоть что-нибудь сделал в своей жизни? Бегаете, клянчите, требуете… всё вам мало! Только и умеете, что кляузничать друг на друга. Интеллигенция сраная! Давай, становись начальником! Валяй! Пей дерьмо, да-да, бидонами, пей, как я! Что у тебя там за херня?

Он берет в руки мое заявление об уходе, начинает читать.

– Ах, вот оно что! Сбегаешь? Как трус? Кто тебя пригрел, а? Институт! Это как родину предать. Надо же, по форме составил. Ценю… Вот уж молодец так молодец… А что? Подпишу! Не боись…

Он щелкает ручкой и ставит внизу размашистую подпись.

– Держи свое дерьмо! Всё! Поздравляю! Ты теперь безработный.

Он зачем-то поднимает правой рукой деревянного орла и со стуком ставит его обратно.

Я встаю с кресла и церемонно киваю. Иду к выходу.

– И обратно не суйся! – кричит Никита Виссарионович. – Слышишь?! Не возьму!

Мне было непонятно, зачем он снова сунулся в мою жизнь. Когда я вошел, он уже там сидел, этот калифорнийский профессор. За круглым столиком, прямо у входа. Перед ним стояла крошечная чашка кофе и маленькая пузатая сахарница. Я заметил, что к спинке соседнего стула были прислонены костыли, и поморщился. Костыли никак не вписывались в драматургию, в спектакль, который я вознамерился разыграть. Я выбрал кафе не случайно и старался все рассчитать. Обстановку, атмосферу, декорации. Здесь все было, как я хотел, здесь царил разряженный неоновой подсветкой полумрак, в котором взад-вперед, словно механические куклы, ходили официантки в расстегнутых блузках.

– Вызывали? – спросил я наглым тоном, стащил с себя куртку и, не дожидаясь приглашения, опустился на стул напротив.

– Доброе утро, Андрей, – произнес он, улыбаясь и протягивая мне руку.

– Вас что, уволили? – спросил я, не подавая руки.

– Да нет, – сказал уязвленно профессор, – работы как раз полно.

Он не убрал руку, а плавным движением погладил пузатую сахарницу и несильно хлопнул пухлой ладонью по столу. Я заметил, что с момента нашей последней встречи он постарел и осунулся.

– Тогда с чего оно доброе? Знаете что? Давайте скорее к делу, у меня очень мало времени.

– Странно… что мало… А у меня, Андрей, последние годы его все больше и больше. Хотя вроде все время занят: гранты, лекции, конференции. Все это мне помогает, но…

– Вы чего-то хотели? – бесцеремонно перебил я его.

Он замолчал, поднял чашечку кофе двумя пальцами, покрутил ее и поставил назад.

– Хотел…

– Ну, так говорите поскорей… – я раздраженно постучал пальцем по столу.

– Андрей, послушайте… я не хочу начинать наш разговор с такой ноты…

– А вы, – сказал я, – не обращайте внимания.

– Андрей, ну чего вы ломаетесь, в самом деле? Юля говорила, что вы добрый.

Это было уже слишком. Кровь ударила мне в голову. Но я решил действовать по плану и холодно сказал:

– Она вас обманула, профессор. Она всех обманывала. Я – редкостный говнюк.

Но он не слушал. Сидел, смотрел перед собой. Потом твердо произнес:

– Мне важно было увидеть вас, Андрей. Вы – единственное, что меня теперь с ней связывает. Я ведь… потерял ее.

– Вы потеряли?! Вы?!

Он замялся:

– В смысле, мы. Конечно, мы.

“Вот как все выкрутил! – подумал я злобно. – Оказывается, есть «мы». Он и я. Подумать только!”

Он тем временем продолжал:

– Я стал больше работать, женился в третий раз, потом понял, что без нее не могу, и развелся. – И еще… – он потряс передо мной открытой ладонью, – я понял, что́ вы тогда пережили.

Его лицо приняло страдальческое выражение.

– Кто пережил? – я рассмеялся. – Господь с вами, профессор! Просто разозлился. У меня ж самку молодую отбили. Кто бы не разозлился?

Выражение его лица изменилось и стало не таким скорбным.

– А сейчас тогда чего злитесь?

– Чего злюсь? Завидую!

– Чему завидуете?

– Как чему? Будто бы не знаете. У вас вот, профессор, зарплата хорошая, а книги говенные. И лекции – тоже говенные. А у меня – всё наоборот. Вот и злюсь…