Стать Джоанной Морриган - Кейтлин Моран

Каждый раз, когда папа рассказывает мне о том, как все было во времена его юности, я тихо радуюсь про себя, что живу здесь и сейчас. В любом другом времени я была бы не я. Мне бы никто не позволил быть мной. Я знаю, что происходило в истории с такими, как я. Тяжелый физический труд. Руки в мозолях, вечно сальные волосы. Никакого душистого мыла и туалетной воды. Женщины вкалывали, как ломовые лошади, и уже в тридцать выглядели на все пятьдесят. Я работала бы от зари до зари на какой-нибудь фабрике или в поле, и никаких тебе книжек, никакой музыки, никаких электричек до Лондона. Я была бы безликой рабочей скотиной, одной из миллиона – в унылом стаде, мокнущем под дождем, – никому не известной и не интересной. Я не буянила бы в Лондоне, в своей шляпе-цилиндре.

Я издаю тихое сочувственное мычание, обращаясь к Джоанне из шестнадцатого века.

– Ты чего? – говорит папа.

Я вспоминаю, где я и что я: пьяная, в саду за домом.

– Да нет, ничего. Просто радуюсь, что я здесь. – Я кладу голову ему на плечо.

– Слушай, малыш, нам уже надо придумать какой-то план, да? – говорит папа, целуя меня в макушку, и скручивает себе еще одну сигарету. – Твоя мама вышла на тропу войны. Сегодня пришло письмо из собеса. Они завершили свое рас-сле-до-ва-ние и оставляют пособие как есть.

– Ура! – говорю я. – Слава богу!

– Нет, – говорит папа. – Как есть сейчас. В смысле, урезанное пособие.

– Но почему? Они написали, почему?

Господи, только бы не из-за меня!

– Нет, – говорит он, глядя себе под ноги. – Ну, то есть они написали… Они проверили выплаты, и оказалось, что раньше нам начисляли вроде как больше, чем полагалось. Так что мы теперь нищие.

– Я могу вам давать больше денег! – говорю я. – Если не буду откладывать деньги на счет. Зачем их откладывать? Они нужны нам сейчас.

– Твоя мама будет категорически против, – говорит папа. – Но мы обязательно что-нибудь сообразим. Мы семья – нельзя, чтобы ты содержала нас всех в одиночку. Это было бы просто нечестно по отношению к тебе. Нет… Нам надо задействовать наши активы. То есть меня и тебя. Ты пишешь о музыке. Я ее делаю.

Он делает паузу и закуривает.

– Ты мне поможешь пробиться, малыш. Напишешь обо мне в этом вашем журнале. Сделаешь папе рекламу. И мы станем миллионерами уже к Рождеству.

Я обнимаю его. Потому, что я пьяная. И потому, что я его люблю. И потому, что мне так повезло жить в двадцатом веке.

– Договорились!

Мы пожимаем друг другу руки. 

Теперь, когда я становлюсь уже постоянным автором «D&ME», конверты с новинками музыки прибывают к нам в дом отовсюду – по десять, пятнадцать, двадцать штук в день. Все альбомы и синглы, выпущенные в Британии, доставляются ко мне на дом – почтальон обливается потом, его сумка вечно беременна бандеролями. Если раньше дребезжание почтового ящика на двери означало угрозу погибельного письма из собеса или прибытие повторных коммунальных счетов с перечислением санкций за неуплату, то теперь ящик забит компакт-дисками, семидюймовым винилом, двенадцатидюймовым винилом и неподписанными кассетами со всевозможными предрелизами. Как будто у нас каждый день Рождество. Нескончаемый дождь из музыки.

Я упихиваю все в корзину для белья, несу к себе в комнату, слушаю и разделяю на две стопки: в одной стопке – все, что мне нравится, и, стало быть, я не буду об этом писать, потому что нельзя (Я ЖУРНАЛИСТ, А НЕ ФАНАТ), в другой – все, над чем можно глумиться, подвергая моральному осуждению и жесткой критике всякого безответственного проходимца, норовящего поразить воображение неискушенного британского юношества, чтобы мы тратили на него свое время и деньги.

Где-то на третьей неделе этого нового изобилия я иду в туалет на середине очередного альбома, возвращаюсь к себе и с удивлением вижу нежданного гостя: Крисси. Он сидит на полу, роется в моей музыкальной корзине.

– Привет, – говорю я.

Я действительно удивлена. Крисси ни разу не заходил ко мне в комнату после тех достопамятных сеансов сатанинского онанизма. На самом деле, после тех достопамятных сеансов сатанинского онанизма мы с Крисси особо и не разговаривали – даже когда я попыталась разрядить обстановку, пошутив насчет «необузданного сатанинского онанизма». Крисси просто поставил на стол пачку с хлопьями, тяжко вздохнул и вышел из комнаты.

Еще одно печальное последствие необузданного сатанинского онанизма состоит в том, что теперь я не могу думать о сатане во время мастурбации. Теперь Князь тьмы неизменно ассоциируется у меня с обиженным Крисси – и это пугает.

– Привет извращенцам, – отвечает Крисси, по-прежнему роясь в моей корзине.

– Что ты…

– У тебя есть «Bee Gees»? – спрашивает он.

– Кажется, где-то были «Лучшие хиты», – говорю я, указывая на стеллаж. Сооружение из досок и кирпичей, точно такое же, как и в комнате Крисси. Но у Крисси на полках стоят горшки с саженцами, а у меня – сотни дисков. Крисси встает и идет к стеллажу. Я смотрю на него.

– Я вчера пересматривал «Бриолин» и вспомнил заглавную песню, – говорит он, разглядывая диски на полках. – Мне срочно нужен «Бриолин».

Я беру с полки диск и подхожу к магнитоле. Поставить? Крисси кивает, продолжая разглядывать полки. Я ставлю диск.

– А есть «Velvet Underground»? – спрашивает Крисси. Комната наполняется звенящими, плотными, экстатическими аккордами «Бриолина». Я стою в уголке и тихонько приплясываю.

– В последнее время у них ничего не выходит, поскольку они распались еще в семьдесят третьем, – говорю я. – Но можно сделать запрос, и тогда мне пришлют.

– Я в курсе, что они больше не выступают, – говорит Крисси, бросив на меня испепеляющий взгляд. – Я заметил, что они не появляются «В прямом эфире», и суслик Гордон их больше не объявляет.

– Суслик Гордон не объявляет вообще никого. Он неговорящий.

– Он мог бы показать жестами, – говорит Крисси, складывая у меня на столе стопку дисков. – Он мог… ткнуть лапой в Лу Рида.

– Так ты что… увлекаешься музыкой? – говорю я, плюхнувшись на кровать.

– Я всегда увлекался музыкой, дурында, – говорит Крисси. Я опять вспоминаю, как мы с ним перепели «Сексуальное преступление» группы «Eurythmics». На второй день Рождества. Для толстой бабули. Когда она еще не умерла. Крисси говорит правду. – Просто мы с тобой слушаем разную музыку. Я, знаешь ли, тоже хожу в библиотеку.

– Подумать только, – говорю я. – Эй, погоди. Это не ты меня опередил с новым альбомом «Smashing Pumpkins»? Я все еще жду заказ.

– Я не слушаю «Smashing Pumpkins», – говорит Крисси. – С ними вообще ничего не сделаешь.

– А что делают с музыкой?

– Под нее танцуют. «The KLF», «Pet Shop Boys», «Public Enemy», Айс-Ти, «NWA».