Камень Грёз - Кэролайн Дж. Черри

Женщины выбежали им навстречу из ворот, и впереди всех бежала Бранвин, которая стояла на стене, всматриваясь в ту часть Элда, который запал ей в душу с давних времен. Она бежала им навстречу – и косы ее растрепались, юбки полоскались по ветру, скользящие ноги едва касались камней. Она схватила в объятия своих пропавших детей и заглянула в их лица, и посмотрела на Кирана, и разрыдалась.

– Они были с ней, – гневно промолвила Бранвин. – Я так и знала, я так и знала…

– Нет. Они не были с ней, – ответил Киран. – Но она отыскала их.

Щеки Бранвин сделались смертельно бледными, и она застыла в смятении. Стоя на грязных камнях на коленях, она взяла в руки лицо Мев, а потом Келли и заглянула им в глаза и, наконец, в отчаянии перевела взгляд на Кирана, ибо ответом ей было лишь молчание. Подбежала Мурна, утирая нос и глаза и моля о прощении.

– Это вы должны просить прощения у Мурны, – строго сказал Киран своим детям. – Вы убежали от нее, как я слышал.

Мев мрачно присела в реверансе, с трудом шевелясь в объятиях своей матери, и Келли прошептал:

– Прости, Мурна.

Киран оглядел собравшихся и почувствовал, что, кроме детей, толпа отмечена тишиной.

– Спасибо, – промолвил он. – Все вернулось на место. Потерянное нашлось. – Он положил руку на плечо сына, а Бранвин взяла Мев на руки, и они вошли в ворота замка, которым Киран владел как господин последние десять лет.

II. Кер Велл

Бранвин рыдала в верхнем зале Кер Велла, прижав руки к лицу и свернувшись в комок в кресле перед очагом. К ее чести рыдала она в одиночестве – дети были в своей комнате с Мурной, а муж со своими людьми у ворот, ибо это были слезы ярости, беспомощности и многолетнего страха.

Она ненавидела Элд. И эта ненависть была рождена не гневом, хотя и пропитана им, ибо Бранвин ощущала себя обманутой. Когда-то ребенком она его любила всей душой и потому-то стремилась уберечь от него детей, движимая больше, чем инстинктом. Лес и она были врагами, но потаенными, неявными, ибо все, что она любила, было связано с Элдом: ее муж, ее дом и, наконец, ее дети. Она видела, как пляшет свет и мелькают зеленые листья на всем, к чему она прикасалась, и этот свет был лишен плоти: она не могла укрыться от него или схватить в руку, и любые шторы и ставни были бессильны против него. Он проникал сквозь трещины, и ветер, долетавший из лесов, дышал колдовством, куда как более могущественным, чем ее смертная жизнь.

Что-то коснулось ее детей, какая-то часть Элда удерживала их сегодня, и Бранвин сжимала кулаки и вспоминала себя – словно летела в воздухе над девочкой, скакавшей на упитанном кердейльском пони, и девочка эта была ею, и летевшая сверху тоже была она, только взрослая, и она пыталась предупредить девочку: «Вернись, вернись, не доверяй им».

И здесь видение всегда обрывалось, ибо пони испуганно отскакивал в сторону. И тем ужаснее оно было, что каждый веселый шаг вприпрыжку казался сверху чудовищно зловещим, и каждое трепетание листьев таило в себе угрозу, о которой дитя и не догадывалось.

«Вернись, вернись, вернись».

Странно, но она не могла вспомнить Арафель. Умом Бранвин знала, что та существовала на свете, являя собой власть, обитавшую в самом сердце леса. Сколько раз она говорила с ней с глазу на глаз. Но лицо и голос стерлись из памяти, оставив лишь воспоминание о воспоминании, о чем-то, перевернувшем жизнь Бранвин и оставившем шрам после себя, заставляя ее усомниться в том, а было ли это на самом деле. Она никогда не признавалась в этом своему мужу, никогда не говорила об этом, ибо знала, что для него все было иначе и что Элд слишком глубоко вгрызся в его сердце, чтобы он мог его когда-нибудь забыть. Бранвин ненавидела Элд и заключала его в свои объятия, зачиная от него, от Кирана, отца ее детей, ощущая в нем зеленую тишину и мысли, которые она не могла разделить с ним, и томление, против которого она использовала все свое смертное колдовство – «останься, о, останься, не думай о ней, не слушай ветра, не вспоминай ничего».

Иногда ей казалось, что, если бы она могла представить его себе целиком, ей удалось бы получить над ним власть. Лишь раз она была в сердце Элда, войдя туда за руку с Кираном, и это все, что она видела; но и эти воспоминания протекли, как вода, сквозь сито ее памяти, и она помнила, что они с кем-то говорили, но кто это был? Еще был конь, на котором ехал Киран, а Бранвин не могла. А по правде, она даже не была уверена в том, что это был конь, и не помнила она, был ли он красив, или ужасен, лишь одно запало ей в душу, что в нем была заключена власть и что однажды ее муж ездил на нем на войну, что существо это было соткано из света и страха, а иногда память доносила легкое лошадиное сопение и цокот копыт – нет, даже не цокот, а отдаленные, слабые раскаты грома.

Она вздрогнула и взглянула на очаг, где трепетал язычок пламени, – весной они всегда поддерживали огонь в этом зале, чтобы было тепло. Воспоминания поблекли, как и положено было колдовству, которое всегда так пряталось в этом мире; поблекли для нее, хотя когда-то она все это видела и прикасалась к эльфийскому коню, и встречалась с Арафелью с глазу на глаз.

«Уйди, – надрывалось сердце Бранвин, – не возвращайся, не тревожь нас снова», ибо она знала, что все полученные ею дары и все ее счастье исходят из этого крайне ненадежного источника.

И меркли волшебные дары, как и само волшебство, в памяти своих свидетелей, кроме тех, в ком текла эльфийская кровь.

Поговаривали, что в жилах ее мужа течет кровь Ши, что он из волшебного народа. Он никогда не упоминал об этом, хотя и знал, что ей что-то известно, и все же ничего не опровергал. Значит, слухи были правдивы, и такова была его судьба. Она знала, знала, что тревожит его в самых глубоких снах, где его преследует Смерть, владевшая частью его и лишь давшая ему передышку. А случилось ли это с ним где-то в Элде на самом деле, или то был лишь кошмарный сон, Бранвин не знала, ибо все ее воспоминания текли, как зыбучий песок. Но бурная ночь и впрямь повергала Кирана в черное отчаяние, которому он давал волю, когда они