Е. П. Блаватская. История удивительной жизни - Сильвия Крэнстон

Христиане, которые увидят, что мы ставим под сомнение подлинность их веры[410].

Учёные, которые увидят, что их претензии на непогрешимость помещены в ту же связку, что и претензии римско-католической церкви, и по некоторым отдельным подробностям мудрецы и философы древнего мира классифицированы выше, чем они.

Псевдоучёные, разумеется, будут яростно на нас нападать.

Широко мыслящие церковники и свободомыслящие обнаружат, что мы не принимаем того, что они принимают, но требуем признания всей истины.

Писатели и различные авторитеты, которые прячут свои истинные верования из-за уважения к общепринятым предрассудкам.

Наёмники и паразиты прессы, которые проституируют её более, чем королевскую власть, и обесчещивают благородную профессию, найдут, что им легко насмехаться над вещами, которые слишком чудесны, чтобы они их могли понять, ибо им плата за абзац дороже, чем цена искренности.

От многих может поступить честная критика, а от многих – нет. Но мы смотрим в будущее… мы трудимся для более светлого завтра[411].

Это светлое завтра, отметила она в другом источнике, находится не за углом и даже не в XX веке. У XXI века есть возможности, полагала она, но при определённом стечении обстоятельств[412].

Одним осенним днём 1876 г. профессор Александр Уайлдер[413], именитый философ-платоник, археолог, писатель, просветитель и практикующий врач, находился у себя дома в Ньюарке, штат Нью-Джерси, когда в дверь позвонил незваный гость, полковник Олькотт. В своей статье «Как была написана „Изида“», опубликованной в 1908 г., он рассказывает: «Олькотта направил ко мне Д. У. Боутон». Это был издатель, для которого он отредактировал несколько книг. Олькотт объяснил Уайлдеру, что «госпожа Блаватская написала труд на оккультную и философскую темы, а господина Боутона попросили взяться за его публикацию». Уайлдер вспоминает, что так и не смог понять, каким образом это было связано с ним, поскольку никто не подозревал «о моём интересе к необычным явлениям и страстном увлечении беседами о мистике и трансцендентальной философии. Думаю, это оказалось неожиданностью даже для самого полковника Олькотта».

Он продолжает:

За несколько дней до этого господин Боутон купил билет в Англию, и я нанёс ему несколько визитов и даже приехал из Ньюарка, чтобы попрощаться с ним утром перед отъездом. И всё же он ни единым словом не обмолвился о рукописи. Действительно ли он ожидал, что я её прочитаю, или попросту намеревался ускользнуть от необходимости что-либо с ней делать, не давая прямого отказа? Теперь я склоняюсь к мысли о том, что он послал полковника Олькотта ко мне затем, чтобы ему самому не пришлось говорить: «Нет». Однако, в то время я полагал, что, хотя поведение господина Боутона нельзя было назвать деловым, он действительно хотел, чтобы я ознакомился с произведением, и я согласился на это.

Это был по-настоящему фундаментальный труд, который отражал исследования в очень обширной области и требовал должного внимания и осведомлённости в различных темах… Считая себя обязанным действовать на благо господина Боутона, я не выразил особого расположения, полагая, что несправедливо требовать этого от меня. Я посчитал своим долгом проявить строгость. В своём отчёте я написал ему, что рукопись, несомненно, является продуктом серьёзного исследования и в соответствии с современными взглядами в ней есть некая революционность, но также добавил, что она чересчур длинна для того, чтобы её издание оказалось прибыльным. Как бы то ни было, господин Боутон решил издать это сочинение.

Поскольку рукопись действительно была длинной, задача Уайлдера состояла в том, чтобы сократить её, однако он признался, что отказался «лишь от тех терминов и фактов, которые счёл избыточными»… таков был этот «бескорыстный труд».

Уайлдер продолжает:

«Полковник Олькотт страстно желал познакомить меня с госпожой Блаватской, [и после долгих сомнений] я вместе с ним отправился в их учреждение на 47-й улице… Её манера общения и образ разительно отличались от того, что я ожидал увидеть. Она была высокая, но не долговязая; лицо её носило отпечаток характера той, которая много видела, много думала, много путешествовала и пережила… Она была превосходной собеседницей и свободно дискутировала на любую предложенную тему. Она свободно владела английским языком, как если бы знала его в совершенстве и думала на нём. Я чувствовал себя так, будто беседую с одним из своих знакомых. Она с готовностью принимала идеи так, как они были изложены, и сама выражала мысли ясно, осознанно и зачастую убедительно… Всё, что, по её мнению, не заслуживало одобрения и почтения, она моментально отвергала, называя трескотнёй. Больше ни от кого я не слышал такого словечка.

После того как книга была опубликована и выпущена в продажу, возникли споры касаемо её авторства. Многие отказывались признать, что госпожа Блаватская достаточно осведомлена и умна для того, чтобы её написать… Мне сообщили, что один священник русско-греческой церкви из Нью-Йорка утверждал, будто бы я был настоящим автором книги… хотя ни один из тех, кто знаком с моей манерой изложения, не стал бы приписывать мне авторство „Разоблачённой Изиды“»[414].

Уайлдер также опроверг слухи, распространяемые спиритуалистами и увековеченные в некоторых современных биографиях Е. П. Блаватской, о том, что «Изида» была списана с рукописей барона Джозефа Генри Луи Палма, которые обнаружили в сундуке после его смерти[415]. Занедуживший барон и вправду был близок с теософами и даже нашёл временное убежище в доме Олькотта. Содержимым его сундука оказались обесценившиеся акции и купчие на залоговое имущество, которые он завещал ТО, да несколько украденных у Олькотта сорочек с замазанными инициалами последнего. Проведя расследование, Олькотт узнал, что барона разыскивали в нескольких городах Европы.

Лишь одно бесценное достояние осталось грядущим поколениям Америки от Палма: он завещал Олькотту как президенту ТО свой труп, ставший первым кремированным трупом на территории Соединённых Штатов. Его смерть вызвала сенсацию по двум причинам: во-первых, заупокойная служба проходила в масонском храме в Нью-Йорке 29 мая 1876 г., во-вторых, спустя шесть месяцев его тело было сожжено в недавно построенном крематории доктора Фрэнсиса Лемуана, который тот строил для себя. О кремации, произошедшей шестого декабря в городе Вашингтон в западной Пенсильвании, написали более семи тысяч газет в Соединённых Штатах и за их пределами[416]. ТО подверглось массовой критике за введение этого кощунственного языческого обряда.