О дружбе. Эволюция, биология и суперсила главных в жизни связей - Лидия Денворт

Но счастье – это не единственное, что вы черпаете из связей с малознакомыми людьми. В 1973 году Марк Грановеттер написал одну из своих самых значительных статей по социологии, о «силе слабых связей»[275]. Автор утверждал, что, в то время как сильные связи дают поддержку, более слабые связи – с сотрудниками, друзьями друзей, соседями, которым мы киваем при встрече, – обеспечивают наведение мостов. Они знакомят нас с информацией и идеями, которые мы бы пропустили, если бы общались только с близкими друзьями и родственниками. Грановеттер опросил группу взрослых людей, которые незадолго до этого нашли работу за счет контактов со знакомыми, – насколько часто они встречались с людьми, от которых получили полезный совет. Ответы распределились так: в 55,6 % случаев встреча была случайной, в 27,8 % случаев встречи были редкими, и только в 20 % случаев – частыми. Парадоксально, но спаянные, монолитные группы в конечном счете хуже переносят изменения вследствие недостатка контактов с посторонними людьми, а значит, из-за отсутствия слабых связей. Другими словами, свежая кровь лишь оздоравливает тесные группы. Работа Грановеттера привела к распространению мнения, что слабые связи хороши для получения новой информации, но не для поддержки; обратное верно для сильных связей.

Читая статьи об обмене информацией, я вспомнила о своей недавней переписке по электронной почте с подругой Кэт. Мы обе пишем на научные темы и каждые год-два встречаемся на конференциях, где вместе пьем кофе, а иногда обедаем. Нам нравятся эти встречи, они доставляют нам обеим удовольствие, но потом мы можем совершенно спокойно не общаться месяцами. Но когда ей понадобился совет по найму сиделки для ее престарелых родителей, она написала мне, потому что знала, что я делала это для моей матери. Самые полезные друзья в таких ситуациях – это те, кто сам в них побывал. Несколькими годами ранее, будучи новичком в деле ухода за престарелыми, я обратилась к моим подругам Дженни и Джули, чьи матери страдали болезнью Альцгеймера, но также и к Вере – подруге моей подруги Стефани, то есть к другу друга, который обладал нужным опытом в интересующей меня сфере. Эту Веру я видела всего один раз в жизни.

Если бы я в нашей беседе рассказала об этой цепочке переговоров гарвардскому социологу Марио Луису Смоллу, то, как я полагаю, он бы понимающе кивнул головой. Он считает, что слабые связи не только помогают нам черпать полезную информацию, но и что мы – как правило – доверяем свои проблемы людям, которых плохо знаем, сохраняя при этом свою базовую сеть. «В истинную совокупность доверенных лиц каждого человека входят все люди, с которыми он сталкивается», – пишет Смолл[276]. Он провел исследование таких связей, основанное на глубоком изучении конкретного поведения и разговоров тридцати восьми аспирантов. Разговоры их были посвящены финансам, карьерным перспективам и семейной жизни. Этот индивидуальный, глубинный подход открывает такие истины о человеческой жизни, каких не открывает подход, основанный на анализе больших данных, утверждает социолог. Его стратегия такова: сначала спрашивать людей о том, с кем они, как им думается, говорят, а затем перейти к тому, что они делали в действительности. Однако свои данные Смолл подкрепляет результатами общенационального наблюдения более двух тысяч взрослых людей в возрасте от восемнадцати лет. Как в крупном, так и в камерном исследованиях было обнаружено, что более чем в половине случаев «опрошенные доверяли даже глубоко личные переживания и проблемы людям, с которыми они не находятся в близких отношениях»[277].

Одна из причин, по которой мы так поступаем, – это явное желание избежать общения с привычными близкими людьми. «Человек, заболевший раком, не хочет говорить об этом своей жене, чтобы не расстраивать ее. Или вы не будете говорить матери о своих финансовых затруднениях, потому что знаете, что она – в своем стесненном положении – начнет изыскивать возможность прислать вам денег», – поясняет Смолл. Вторая причина – люди часто ищут общения с теми, кто обладает нужным житейским или профессиональным опытом. Это может быть врач, психотерапевт или какой-нибудь малознакомый человек. «Надежда на эмпатию сильнее, чем боязнь испытать боль. Например, человек сидит в вестибюле детского сада, ожидая выхода своих детей, вдруг видит другого отца со светлой полоской на безымянном пальце левой руки и понимает, что тот тоже недавно развелся. Дальнейшее вам понятно – он может попытаться излить душу незнакомому человеку», – говорит социолог. Третья причина самая простая из всех – с людьми заговаривают, потому что они оказались в этот момент рядом.

Мы сами не замечаем, насколько часто это делаем. «Мы не настолько озабочены самозащитой, как нам кажется», – полагает Смолл. Он пришел к выводу, что, делясь сокровенным, мы придаем куда меньшее, чем думаем, значение тому, перед кем мы душевно обнажаемся. «Самое главное здесь – это возможность высказаться, просто поговорить, и одно это уже приносит облегчение. На практике есть очень мало вещей, которыми мы готовы поделиться с друзьями и которые мы не открыли хотя бы одному постороннему человеку». Некоторые обстоятельства – например, разговор за обедом или долгий совместный полет – делают сочувственное выслушивание более вероятным, подчеркивает ученый. Когда мы ищем, к кому обратиться, мы следуем контексту не реже, чем рациональным доводам.

Смолл не пытается ниспровергнуть ортодоксальное мнение о важности сильных связей. «Если вы в беде, то страховочная сеть, представленная внутренним кругом доверенных друзей, не даст вам упасть», – говорит он. Но при этом считает, что так же важен и устойчивый поток иных социальных взаимодействий.

Однажды моя подруга Элизабет рассказала мне, как провела вечер в компании своего тогдашнего бойфренда и его брата. Я назову их Ричардом и Уильямом. Братья смотрели по телевизору футбол, сидя рядышком на диване. Они, как я думаю, искренне считали себя лучшими друзьями, но, по свидетельству Элизабет, не разговаривали друг с другом, если не считать коротких фраз типа «Передай мне попкорн». Тем не менее, когда Ричард и Элизабет ехали домой, он удовлетворенно заметил: «Как мы здорово посидели с Уильямом».

Мы от души посмеялись, обсуждая эту историю. Это было совсем не то, что мы с ней подразумевали под «посидеть». Наша дружба другая. Мы с Элизабет и с нашей третьей подругой Эми видимся главным образом летом, в течение нескольких недель отпуска на островке неподалеку от Лонг-Айленда. Круглые сутки наши семьи перемещаются из дома в дом, с пляжа и на пляж, и все это время Элизабет, Эми и я разговариваем. Мы разговариваем, наматывая мили по берегу или сидя на песке в теплых лучах заходящего солнца. Мы разговариваем, сидя на крыше моего дома или на крыльце дома Эми. Мы разговариваем за чашкой кофе или за бокалом вина. Мы говорим о наших восьмерых детях, о настоящих и бывших мужьях и о стареющих родителях. Когда наступает время разъезжаться по домам, мы уже досконально знаем все о жизни друг друга. Таким образом, в нашем понимании «посидеть» – это разговоры, многочисленные и долгие.