Рыбы молчат по-испански - Надежда Беленькая

В последний миг ей кажется, что Людмила Дмитриевна тоже чем-то напугана.

Нина спускается вниз, запахивает пальто, выходит на улицу. Садится в микроавтобус, по-прежнему испытывая зудящее беспокойство и холодок в сердце.

«Стоп, – приказывает она себе, усевшись на место и захлопнув дверцу. – Надо срочно во всем разобраться. Что меня, собственно, так напугало? Чужой автомобиль? Но почему я решила, что это автомобиль Кирилла? “Хаммеры” нынче не такая уж редкость. И Людмила Дмитриевна разговаривала со мной как всегда. Мне все показалось».

Но когда Витя уже повернул ключ зажигания, «баргузин» заурчал и стал медленно пятиться, выезжая на дорогу, Нина почувствовала на себе чей-то взгляд – холодный, угрюмый. Словно само здание мэрии, этот безобразный серый куб, уродующий центральную площадь Рогожина, смотрело на нее с ненавистью.

Вскоре микроавтобус, похрустывая снежком, вкатился в унылые ворота дома ребенка, и маленького мальчика вывели наконец к его испанским родителям, которые ждали этой встречи давно, потому что Нина прислала им фото и рассказала про диагноз, и диагноз их не напугал. Всеобщее оживление спугнуло Нинин страх, и он втянул назад ледяные щупальца, и Нина смеялась и радовалась вместе со всеми, а потом ей как всегда было убийственно стыдно брать у испанцев конверт, хранящий тепло чужого тела.

И все же зловещий черный «хаммер» прочно засел в ее мыслях.

Однажды вечером, когда очередные испанцы были загружены в микроавтобус, ворковали на задних сиденьях со своим чадом и обильно поливали его одеколоном, запахом острым и пряным сильно напоминавшим жидкость от комаров, и Витя уже пересек центр, чтобы выбраться на московскую трассу, Нине показалось, что впереди на дороге вспыхнули непонятные огни.

– Что это за фары? – быстро спросила она у Вити.

– Которые?

– Вон те, видишь, впереди по курсу.

Они как раз остановились на светофоре, и подозрительные огни мигнули последний раз: неизвестный автомобиль набирал скорость.

– Не знаю, – пожимает плечами Витек, пристально всматриваясь вперед, где уже пусто и лишь закручиваются во тьме белые змейки метели. – Обычные вроде бы фары. А может, и правда, какие-то странные. Такие иногда приделывают к джипам.

– К «хаммерам»? – тихо спрашивает Нина.

– И к «хаммерам» тоже, – с готовностью соглашается Витя.

И весь обратный путь до Москвы, все двести километров шевелящейся вьюжной мглы Нина сидит, сжавшись на переднем сиденье, как перепуганная мышка.

В другой раз – дело было тоже под вечер – она совершенно отчетливо увидела, как большая черная тень отделилась от стоянки у здания суда и, мигнув на прощанье все теми же загадочными огнями, скрылась в темноте.

С тех пор страх поселился в ней основательно и надолго. Очень скоро она заметила множество признаков смыкающейся вокруг нее угрозы. Возможно, все это было только лишь обманом разыгравшегося воображения и на самом деле ничего особенного не происходило – во всяком случае, Нина чрезвычайно обрадовалась бы, окажись все именно так.

Следующий мрачный знак она получила на исходе зимы, когда очередные будущие родители приехали на суд. В тот день она снова пережила приступ панического ужаса, уже не связанного с черным «хаммером».

Она стояла в коридоре возле зала суда, собираясь войти, и вдруг увидела, как из двери кабинета, расположенного с противоположной стороны коридора метрах в пяти левее, вышел незнакомый молодой человек с пластиковой папкой в руке. Это был самый обыкновенный молодой человек, незнакомый и ничем не примечательный, но было в его стандартной деловой наружности нечто, живо напомнившее Кирилла: неуловимый взгляд, костюм государственного служащего. Он выходил из кабинета в сопровождении смазливой молоденькой секретарши – Нина хорошо ее знала, та много раз вела протоколы судебных заседаний, которые переводила Нина. Заметив в коридоре Нину, оба в нерешительности замерли на пороге кабинета и уставились на нее, а Нина, поспешно отведя глаза, почувствовала все ту же тоскливую дурноту. Она толкнула дверь и вошла в зал суда, и в последний момент ей показалось, что знакомая секретарша, выразительно взглянув на молодого человека, кивнула ей вслед.

Случай был совершенно ничтожен. Интерес незнакомца мог Нине просто почудиться, и в другое время и при других обстоятельствах она не обратила бы на него внимания. Молодой человек мог прийти в Рогожинский областной суд по любому делу, не имеющему к ней ни малейшего отношения, десятки таких дел рассматривались ежедневно, он мог быть свидетелем по какому-то судебному разбирательству, адвокатом, инспектором пожарной охраны, ухажером смазливой секретарши или, в конце концов, одним из штатных сотрудников, которого Нина раньше просто ни разу не встречала – не могла же она знать весь суд поименно. Он мог быть кем угодно, этот обыкновенный молодой человек с незапоминающейся внешностью, в сером костюме чиновника, с такими же, как у Кирилла, пепельными волосами и быстрыми серыми глазами – но откуда-то Нина твердо знала: он был вовсе не кем угодно – не сотрудником суда, не случайным посетителем. Молодого человека интересовала лично она, Нина, и был он каким-то таинственным образом непосредственно связан с Кириллом.

Подозрение было абсурдным, но именно в этой абсурдности, в его полнейшей нелепости скрывалась для Нины иррациональная, а от того еще более зловещая, почти мистическая угроза.

Однако даже встреча в коридоре не могла сравниться по абсурдности с прочими незначительными происшествиями, которые теперь постоянно преследовали Нину, доводя до отчаяния.

Кто-то звонил по городскому телефону и сразу же бросал трубку – и после этого у Нины до вечера пропадал аппетит.

– Дочь, что с тобой? – спрашивала мать, обеспокоенно разглядывая ее расстроенную физиономию.

С того воскресного утра, когда Нина положила на ее стол стопку евро, она стала относиться к дочери и к ее работе иначе, словно деньги, о количестве которых у нее наконец составилось смутное, но все же близкое к реальности представление, мгновенно переместили Нину за невидимую черту, куда Зоя Алексеевна никогда не заходила и где располагалась чужая территория, не подвластная контролю ее привычных истин. Мать перестала ежедневно напоминать Нине о недописанной диссертации и об уходе с кафедры, которого, как думала Нина, при других обстоятельствах не простила бы ей до конца жизни.

– Подумаешь, трубку бросили, – пожимает плечами Зоя Алексеевна, разогревая воду в электрическом чайнике и засовывая в новую микроволновку бутерброд с сыром: и чайник, и микроволновку приобрела, разумеется, Нина еще на первых порах, также как и новый холодильник, пылесос и стиральную машину.

– Ошиблись номером, такое и раньше бывало. Что ж теперь, высохнуть из-за этого? – и она ставит перед белой как бумага дочерью тарелку с растекшимся, все еще шкворчащим бутербродом.

Ледяными пальцами Нина берет вилку и нож и отрезает от бутерброда крохотный кусочек, который так и остается лежать на тарелке рядом с чашкой медленно стынущего чая в пустой кухне с окнами на Белорусский вокзал.