Диван для Антона Владимировича Домова - Алан Араменко

Объезжая разрытый асфальт, который, судя по информационному щиту, уже должны были заделать минимум неделю назад, Антон прочитал надпись на рекламе, гласившую: «Вы одиноки? Тогда звоните нам!», обещавшую дальше найти идеального партнера за умеренную плату. Она не затронула его ровным счетом никак и не вызвала в нем никаких чувств, однако на ум отчего-то пришел разговор с Таней, случившийся тогда у нее на кухне. Почему? Сегодня он явно не мог ответить ни на один подобный вопрос…

— Я думала, над тем, что вы говорили, — говорила она, глядя на него. — Над тем, что вы одиноки. Но это ведь не наказание, не крест, вы можете изменить это.

— Нет, — ответил Домов. — Только не я. Есть причина моего одиночества. Болезнь просочилась в меня, мои вены несут зараженную кровь. Я неизлечим. Паразит внутри меня. И он гложет мое тело и воспаляет разум. Я сумасшедший, кто осмелится быть рядом?

— Возможно, кто-то и есть… Но вы отвергаете его, не желая открыть свою душу.

Тогда он знал, что был прав. Знал это и сейчас, точнее — еще больше верил в это теперь, когда понял, кем является. Однако… неужели кто-то такой действительно мог бы существовать?! И почему эта возможность вновь растревожила его? Проклятье, но и теперь он не мог найти ответа. Но ночь все еще продолжалась, и возможно, он был где-то дальше, за следующим поворотом, в свете следующих встречных фар…

Человек, сидевший за маленьким столом, покрытым белой кружевной скатертью, такой, какие наши прабабушки старательно вязали, с завидным мастерством орудуя крючком, наклонил голову и глубоко вздохнул, задержав в себе воздух как минимум на минуту. Находящиеся в комнате ждали, глядя на него, и молчали, стоя у стен в такой близости, словно поддерживали их своими телами. Выдохнув, мужчина выпрямился и взял со стола пару листков из тех бумаг, что были разбросаны на нем в хаотичном порядке. Какое-то время он просто читал, медленно откладывая страницу за страницей, но потом просто отбросил все в сторону и с силой выдохнул, словно избавляясь от того самого воздуха, что до этого набрал в себя.

За дверью в это время стояли двое. Один из них дрожал всем телом, сжимая губы добела, будто сдерживая крик отчаяния, который готов был сорваться с его губ. Другой же просто ожидал, оставаясь таким же спокойным как снаружи, так и внутри.

Воздух везде пах приятной древностью и свечами.

Человек за столом оглядел собравшихся и встал. Никто не произнес ни слова. Он подошел к полке, взял оттуда какую-то книгу, суетливо пролистал ее, нашел что-то и быстро пробежался по странице глазами, шепча себе под нос слова, написанные когда-то очень давно. Это его явно успокоило, и взволнованное лицо расслабилось, являя едва заметную, но добродушную улыбку. Мужчина поглядел в маленькое окошко, рассматривая клубящиеся облака на ночном небе. Они охватили пространство над городом так же, как страх неизведанного будущего хватал несчастного каждый раз, когда он думал о том, к чему могла бы привести ошибка, совершенная им уже давно. Однако как и свет луны пробивался сквозь туманные серые сгустки, стремящиеся загородить его насовсем, также надежда и осознание собственного предназначения рассеивала его сомнения, заряжая решимостью и отвагой.

Человек опустил глаза. Как бы то ни было, сколько бы решимости в нем ни накопилось, он чувствовал, что вскоре должно было случиться то, чего он никогда не желал. Он сел обратно за стол.

— Пусть войдут, — сказал его тихий приятный баритон.

Дверь отворилась. Двое ожидавших вошли в темную, освещенную лишь несколькими свечами комнату.

— Зачем ты вернулся сейчас? — спросил мужчина одного из них.

— За советом, — ответил тот, указывая на своего спутника, укутанного в плотный плед, из-под которого виделся лишь суетливый взгляд испуганных, но красивых глаз.

Пасмурное утро, распростертое над городом, в который прибыли Тоша и Кири, встретило их серыми красками. Влажная земля поведала о недавнем дожде, сырость еще не спала с листвы ярких деревьев, оград и скамеек. Повсюду тяжелые и одновременно легкие клубы тумана укутывали дома и скульптуры. Редкие пока еще прохожие и машины лишь слегка нарушали такую таинственную и удивительную тишину. Красивые резные и стройные фасады мелькали за окном в хаотичном порядке, будто бы упрашивая взгляд еще ненадолго на них задержаться. Однако автомобиль упрямо стремился куда-то, не совершая, кроме вынужденных, ни одной остановки.

Сонная ахинея, что рождал разум Домова этой ночью, испарилась, и прежнее состояние душевного спокойствия возобновилось. Как происходило с ним всегда. Ибо он был из тех людей, что не слишком-то мучают себя своими ошибками и не любят заниматься самобичеванием. Новый день всегда приносил ему новый повод, чтобы совершить что-нибудь глупое еще, но редко напоминал о былом. Хотя… в последнее время эти «редкости» случались с ним все чаще. То ли из-за интенсивности его жизни, то ли из-за того, что что-то изменилось в нем. Что-то, что он и сам пока не осознал до конца.

Впрочем, напавшее на паренька спокойствие длилось недолго. С каждым метром, что оставался позади, глаза Антона становились все более выразительными. Чернота их усиливалась, наполняясь все большим непроглядным мраком, и безумный блеск становился ярче и очевиднее. Даже в недвижимом эмоциями лице начало пробиваться то предвкушение, что разгоралось внутри его тела все сильнее и сильнее с приближением к цели. И из-за этого чувства все его естество словно оживало. Запахи вокруг становились более резкими, цвета — яркими, сердце стучало быстрее, синтезируя алую пульсирующую кровь, а уголки губ сами по себе вздрагивали вверх, слегка обнаруживая будто бы ощетинившуюся улыбку.

Он был словно ожившей черно-белой картинкой, которую вдруг разукрасили новыми карандашами, или выцветшим гобеленом, недавно вернувшимся с реставрационных работ. Только предвкушение битвы, пускай даже гибельной для него, делало его существование красочным, наполняло дыханием легкие, двигало кровь по венам и артериям, заставляло ток бегать по нервным окончаниям. Как бы удивительно и даже, возможно, неправдоподобно это бы ни звучало, но только Смерть поддерживала в нем Жизнь. И его это нисколько не смущало.

Поэтому только ради того, чтобы просто продолжать существовать, он был готов, несмотря на лень, несмотря на боль, несмотря ни на что продолжать бежать, продолжать делать, продолжать следовать за ним…

Кири слушала неполную тишину этой ночи, вбирая в свою память все, что встречала по дороге. За всю свою прежнюю жизнь она мало что нового узнала. Однообразие было ее существованием. Каждый день, как предыдущий, каждый час, словно тот, что только прошел. Лишь иногда новые лица нарушали эту надоевшую рутину, но они появлялись в ее жизни так ненадолго, и столь мимолетно было их воздействие на ее обыденность, что она забывала их прежде, чем уже кто-то другой выходил на сцену ее унылого театра.