Объясняя религию. Природа религиозного мышления - Паскаль Буайе

Второй распространенный вид связи между религией и нравственностью предполагает, что сверхъестественные сущности предстают образцом для подражания. Это «образцовая модель», в которой святые или праведники, с одной стороны, достаточно отличаются от обычных людей, приближаясь к совершенству, а с другой – достаточно похожи на них, чтобы служить примером для подражания. Именно так воспринимаются такие обладатели сверхъестественных качеств, как Будда, Иисус, Магомет, а также множество христианских и мусульманских святых и рабби-чудотворцы в иудаизме. Жизнеописание Будды четко указывает, каким путем следовать: отречься от всего мирского, являть милосердие, бежать от иллюзии, которую представляет собой действительность.

И наконец, третий вид связи, проявляющийся во многих случаях: сверхъестественные сущности – заинтересованная сторона при нравственном выборе. Нам сообщается лишь, что боги или предки неравнодушны к тому, что делают люди, и именно поэтому мы должны вести себя определенным образом или воздерживаться от определенных поступков. Именно в таком ключе обычно происходит взаимодействие с предками у квайо или с духами у фанг, однако этот вариант – «заинтересованная сторона» – мы находим во многих мировых религиях. Большинство христиан воспринимают любой свой нравственный выбор через призму личной связи с Господом. То есть Господь не только дал людям законы и принципы, но и следит за их поступками. По очевидным причинам, идея сверхъестественных сущностей как заинтересованных наблюдателей обычно связана с идеей могущества богов или духов, их способности насылать на человека разного рода бедствия или, наоборот, даровать благополучие в зависимости от его поведения.

Эти три взгляда на связь богов и духов с нравственным выбором зачастую бывают представлены в смешанном виде. У фанг предки одновременно и заинтересованная сторона, и законодатели. Христиане могут считать Христа как законодателем, так и образцом, но при этом зачастую также заинтересованной стороной, поскольку он слышит их молитвы, знает о страданиях и т. п. Однако утверждать, что мы имеем дело с комбинацией законодателя, образца для подражания и заинтересованной стороны, было бы не совсем верно, поскольку при рассмотрении конкретной ситуации, когда стоит практическая задача оценить чье-то поведение и выбрать направление действий, преобладает, как правило, модель заинтересованной стороны.

Насколько известно антропологам, почти повсюду имеется представление о тех или иных сверхъестественных сущностях, интересующихся поступками людей. Проявляется это по-разному. Христиане, например, считают, что Господь ждет определенного поведения и реагирует на отклонение от нормы. У народов, взаимодействующих с предками, как у квайо, гораздо менее четко изложено, чего именно эти предки желают, однако жизнь квайо проходит с постоянной оглядкой на адало. В обоих примерах человек слабо представляет себе, почему предки или боги берутся судить его поведение. Для него это данность. Называя эту модель представлений о нравственности преобладающей, я имею в виду, что она активирована и подразумевается постоянно. Это самый естественный для человека вариант связи между могущественными сущностями и собственными поступками, а «законодательная» и «образцовая» модели не более чем приятное дополнение. Почему же так получается?

Во-первых, не исключено, что и «законодательная», и «образцовая» модели не самодостаточны. Например, такие религиозные кодексы, как христианские заповеди, представляют собой простой список запретов и наставлений. Однако круг ситуаций, вызывающих нравственную неопределенность или требующих проявления нравственной интуиции, гораздо шире. И он не сузится, даже если удлинить перечень запретов и предписаний до 613 заповедей Торы. Религиозный «кодекс» – и в этом его основная проблема – должен быть достаточно абстрактным, чтобы его можно было в неизменном виде применять к любым возможным ситуациям. Именно поэтому в большинстве случаев, когда мы сталкиваемся с такими религиозными кодексами (как правило, в письменных культурах), имеется большой массив дополнительной литературы, поясняющей тонкости их применения. Так произошло в христианстве, в иудаизме с составлением Талмуда, а также в исламе, где к разным заповедям Корана добавляется обширное собрание изречений Пророка. Как ни парадоксально, несмотря на то что божественные заповеди дополняются и уточняются подготовленными толкователями, многие верующие, как мы видим, имеют самое смутное представление даже об изначальном перечне. Не принадлежащим к этим религиям может показаться странным, что многие христиане с трудом припоминают список заповедей, а многие мусульмане не слишком твердо знают, что же именно предписывает Коран. Однако удивляться не стоит. Человеку важна практическая применимость, возможность соотнести предписание с конкретной ситуацией, но именно тут кодексы теряют большую часть своей релевантности.

У «образцовой» модели проблема зеркально-противоположная: примеры для подражания всегда слишком конкретны. Жития описывают конкретные деяния конкретных людей, но применить их к разнообразию других жизненных ситуаций, не дополняя соответствующими умозаключениями, невозможно. Да, это прекрасно, что добрый самаритянин отдал свою одежду раздетому, но как спроецировать этот поступок на совершенно иные жизненные условия? Положительные примеры хороши, только если вы понимаете, где, когда и как им можно последовать.

Однако чрезмерная абстрактность кодексов и чрезмерная конкретика образцов для подражания – только часть объяснения. Должно быть что-то еще, что делает модель «заинтересованной стороны» особенно убедительной для человеческого сознания. До сих пор я говорил о связи религии и нравственности так, словно нравственность сводится к простому перечислению запрещенного и рекомендуемого. Однако на самом деле она гораздо сложнее.

У всех нас имеются интуитивные нравственные установки («знакомая забыла кошелек, я должен его вернуть»), нравственные суждения («он должен был вернуть знакомой кошелек»), нравственные ощущения («он украл кошелек своей знакомой, как мерзко!»), нравственные принципы («красть – плохо») и нравственные понятия («хорошо», «плохо»). Как же это все организовано в сознании? У соответствующих психических процессов есть две стороны. С одной стороны, за организацию нравственных суждений отвечает система правил и умозаключений. У человека имеются самые общие принципы («не причиняй вреда другим, если они не причинили вреда тебе»; «поступай с другими так, как хочешь, чтобы поступали с тобой» и т. п.). На этих принципах строятся самые общие шаблоны. Если вписать в них конкретные данные – имена участников, характер рассматриваемого поступка, – у вас получится этическая оценка определенной ситуации. Эта модель называется этическим рассуждением. С другой стороны, зачастую те или иные ситуации и поступки вызывают у человека не мысли, а, скорее, эмоциональные ощущения. Не отдавая себе отчет, откуда возникает именно такая реакция, мы тем не менее знаем, что своим выбором провоцируем определенное эмоциональное состояние, которое склоняет нас к тому или иному поведению либо вызывает гордость за правильный поступок, чувство вины за неправильный, возмущение неправильным поступком другого и т. п. Это модель этических ощущений.[75]