Иерихон - Басти Родригез-Иньюригарро

— Ну началось, — Валентина приблизилась, обняла Кампари, прижалась к его спине. — Нам по-прежнему выгодней держаться вместе. Даже не представляешь насколько.

— Слушай, — он издал нервный смешок. — Ты забыла прошлую осень? То я тебя избивал, то ты меня. Не разумней ли держать дистанцию?

Валентина хмыкнула, не размыкая объятий.

— Ладно, скажу по-другому, — он повернулся к ней лицом. — Ты меня не привлекаешь.

— Это мы уже проходили, — её ладонь поползла вниз, задевая пуговицы. — Прости, но я не поверю тебе на слово.

Кампари перехватил её руку: на фоне того, что она могла найти, заявление «Ты меня не привлекаешь» звучало неубедительно. В чём же дело? У него слишком долго никого не было? Или в глубине души ему всегда нравилось, как Валентина смотрела на него — будто на трофей, более завидный, чем несколько контролёров, готовых рвать и метать по её приказу?

«Тщеславное ты ничтожество», — мысленно обласкал он себя и взбесился, отметив разницу: в ноябре на него смотрели, как на добычу ускользающую, теперь же — так, словно он уже никуда не денется. Не успев проанализировать свои действия, Кампари закинул Валентину на плечо, но через пару шагов желание вынести её за ворота пропало — дотащить бы до двери.

— Ты серьёзно? — нехарактерно высоким голосом возопила она. — Решил выставить меня теперь? «Ах, прекрати, я не хочу»? Малолетки в интернатах меньше тебя ломаются!

Открыть дверь, удерживая Валентину, было непросто, но Кампари справился, шагнул в коридор и поставил контролёршу на пол. Она оглянулась, проверяя, нет ли поблизости случайных свидетелей, и этого хватило, чтобы нырнуть в комнату и повернуть ключ в замке.

Тишина сменилась стуком сапог по каменным плитам — медленным, неровным, но точно удаляющимся. Кампари сполз по стене, думая, что напрасно кичился привычкой к одиночеству: ему требовалось выговориться.

А кому станешь такое рассказывать?

— Нашёл повод для самокопания, — фыркнула Дик. — Как ты сказал? «Тщеславное ничтожество»? Где сюрприз? Все мужчины так устроены, немного пищи для самомнения — и приехали: думают не мозгом. Ну, может, Фестус — исключение.

Из-за ширмы раздался кашель.

— О боже, я забыл, что Пау тоже здесь, — Кампари вспыхнул.

— И он — такой же, что бы о себе не мнил! — повысила голос Дик. — Впрочем, разве Валентина головой думает? Воспрянь духом. Это же отличные новости: ты не из страха с контролёршей связался, что-то в ней тебя заводило.

— Одно другого не исключает.

— Прекращай. Я неприлично радуюсь, да?

— Подозрительно радуешься, — Пау явил из-за ширмы лик свекольного цвета.

— Терпеть не могу белобрысую стерву, — беспечно признала Дик. — Вот прям взял и вынес за дверь? Расскажи ещё раз.

— Вообще-то, тебе полагалось отчитать меня, — заметил Кампари, пряча ухмылку. — Я совершенно не подумал о последствиях.

— Пусть Фестус отчитывает, если узнает.

— Я уверен: она неспроста торчала в Совете, а чего ждать — ума не приложу.

— Если есть, чего ждать, мы дождёмся первыми, — отозвалась Дик с обречённой улыбкой.

— Таких утешителей, как ты, надо душить в младенчестве, — с обожанием в голосе подвёл итог Пау. — Командор, нам пора. Нельзя оставлять строителей без присмотра.

* * *

Валентине вернули знаки отличия, но с деловыми визитами в Центр по-прежнему являлись другие люди. Преемница господина Мариуса игнорировала командора и всю подвластную ему структуру. Кампари даже чувствовал себя уязвлённым — до первого Всеобщего Отчёта, прочитав который, не поверил собственным глазам: слова будто выползли на экран из давно похороненного мира.

«Пока граждане трудятся в поте лица, обеспечивая выживание Агломерации, семя предательства зреет и крепнет. Люди (люди ли?), лишённые моральных устоев, не ценящие наших завоеваний, стремятся исподволь навязать чуждый нам образ жизни, толкнуть нас на путь регресса, разложить Агломерацию изнутри, вместо того чтобы работать, строить, созидать и сохранять. Кто они — заразные больные или враги, ждущие своего часа, чтобы уничтожить всё, чем мы дорожим? Мы живём в опасное время, наше будущее зависит от сознательности и бдительности каждого гражданина. Помните: непринуждённая беседа может содержать отраву, красивый дом может оказаться ловушкой, за фасадом знакомого лица может таиться угроза…».

С тех пор Отчёты подобной тональности разлетались с номера Отдела Контроля каждое утро. Кампари не знал, злиться или смеяться.

— Нелепо, безвкусно, бессмысленно, но грубая пропаганда — прицел с дальнего расстояния, — качал головой Фестус.

— Причём, прицел ракетной установки, а не револьвера, — соглашался с ним Кампари. — Приземлившийся снаряд накроет всех.

Климат в городе изменился за считанные недели. Раньше командор не хотел ездить в переполненных вагонах, теперь — физически не мог.

— Это не человеческие лица, — шептал ему Пау, если приходилось покидать стройку в неудачное время.

— Уверен, на звериных мордах не бывало такой смеси страха, подлости и прогрессирующего отупения, — сквозь зубы отвечал Кампари.

— Жестокость без проблеска мысли — животная черта, — отзывался архитектор, посреди пути вываливаясь на платформу, чтобы отдышаться.

— Вы несправедливы к животным, — спорил командор, выдыхая пар в темнеющий воздух.

— Несправедлив, но у меня есть оправдание: от кислородного голодания отключается мозг. Я больше не могу здесь жить. Всё познаётся в сравнении: теперь кажется, что раньше было терпимо.

Кампари кусал губы, глядя с платформы вниз и вспоминая спокойный голос настоятельницы: «Агломерация воспаляется? Нормальная реакция организма на инородное тело».

— Дайте блокнот, — в голубом сиянии фонаря архитектор казался призраком. — Хочу отвлечься.

Кампари безропотно протянул ему потрёпанную книжку.

— Всё ещё носите с собой, — усмехнулся художник, переворачивая страницы. — Дик вам глаз сами знаете на что натянет, если заметит. О, что-то новое.

Командор отвернулся, прокручивая в голове недавние строчки.

— Поля обнажённых костей… — повторил архитектор, опустив веки. — А ведь вы давно не заглядывали в мой альбом.

— Не до того было, — напряжённо отозвался Кампари, забирая блокнот.

Дожили: уже больше месяца содержимое альбома волновало командора в последнюю очередь. Куда важней было прикрывать Пау и вынуждать подчинённых держаться от него на почтительном расстоянии. Массовое обострение бдительности плохо сказывалось на понятиях о субординации и элементарных приличиях.