Россия: народ и империя - Джеффри Хоскинг

Одним из самых бесчеловечных наказаний было «прохождение через строй», крайне редко применявшееся в армиях других европейских стран, но постоянно использовавшееся в России даже за самые мелкие проступки, как, например, опоздание на построение в третий раз или вторая ошибка в совершении приема с оружием. Особенно отвратителен пример «круговой поруки», так как провинившегося били его же товарищи, которых также могли наказать за недостаточное рвение.

Один французский граф, в конце XVIII века служивший в русской армии, заметил, что, с учетом состава и количества случаев дурного обращения с солдатами, русская армия должна быть самой худшей в Европе, но «в действительности она одна из лучших». Российская армия одержала победы в большинстве военных кампаний с начала XVIII века до Крымской войны, была движущей силой экспансии империи, включая завоевание Прибалтики и побережья Черного моря, вторжение на Кавказ и победу над наполеоновской Францией. Как же объяснить все эти успехи?

В определенном смысле они были достигнуты потому, что российская армия XVIII века оказалась более национальной, чем любая другая в Европе. Тогда как большинство других в значительной степени состояли из наемников, преступников и других неудачников, российская набиралась из обычных подданных императора, крестьян. Европейские монархи начали перестраивать вооруженные силы по такому же образцу, но, кроме Швеции, до конца XVIII века это мало кому удалось, главным образом из-за сопротивления элиты, не желавшей допускать неограниченного контроля верховной власти над огромной военной силой.

И все же назвать российскую армию национальной в современном смысле нельзя. Крестьяне, попадая в нее, безжалостно отрывались от своих корней. Хотя полки часто расквартировывались в деревнях и небольших городах, но солдаты все равно находились далеко от дома, а местное население чаще всего относилось к ним не слишком благожелательно.

Служба являлась пожизненной; в 1793 году ее ограничили двадцатью пятью годами, что означало почти то же. Отпусков не давали, и когда через четверть века ветеран возвращался домой, его практически никто не узнавал. Примечательна церемония проводов рекрута: его сопровождали родственники и односельчане «со слезами, причитаниями и песнями, как будто это были похороны, и никто его больше никогда не увидит». Те, кто оставался в живых после двадцати пяти лет, часто продолжали службу у своего офицера в качестве кучера, слуги по дому или искали сходную работу в городе. Некоторые становились учителями, так как уровень грамотности в армии превышал средний по стране.

Однако, как заметил Уильям Фуллер, «если призыв и был сродни смерти, то он также был и сродни возрождению, потому что рекрут находил для себя новую семью — полк». Лишения армейской жизни подталкивали солдата к тому, чтобы воспроизвести деревенское общество в иной форме, под знаменем императора. Полк являлся не только военной, но и экономической единицей. Несмотря на все усилия Петра I, из-за недофинансирования полк все еще воплощал партнерство между государством и частным предприятием, в котором полковник являлся предпринимателем. Основные заботы по снабжению солдат продовольствием, обмундированием и оружием падали на его плечи, в результате чего он играл роль, аналогичную роли деревенского помещика.

В мирное время базовой единицей в материальной жизни солдата являлась АРТЕЛЬ, обычно взвод из двадцати — тридцати человек под командой избранного солдатами артельщика. К заработанным артелью деньгам добавлялась часть жалованья, после чего покупалось необходимое продовольствие, одежда и транспортные средства. Как заметил один наблюдатель, «низкая оплата заставляет рядовых солдат напрягать воображение и заниматься самообеспечением во всех отношениях. Они сами становились для себя пекарями, сапожниками, столярами, кузнецами, плотниками, каменщиками, музыкантами, художниками, пивоварами, мясниками, медниками, шорниками и колесными мастерами — иными словами, занимались всем, что приходило в голову. Нигде в мире нет столь же находчивых людей».

Иногда дело заходило настолько далеко, что артельщик договаривался на выгодные работы для своих людей в свободное от смотров и маневров время. В Саратове один предприимчивый полковник, используя своих солдат и лошадей, занимался похоронным делом. «Полковые лошади возили покойников, факельщиками ходили по наряду солдаты, одетые в траурные одежды, чинно, мирным шагом, в ногу. Впереди — фельдфебель нестроевой роты, в позументах и с жезлом в руке…» Иногда на подобные ухищрения шли даже престижные гвардейские подразделения: в 1826 году, как сообщалось, Преображенский полк управлялся с тремя огородами, тремя лавками и баней.

Военная артель, структурой напоминавшая сельскую общину, возникла под давлением обстоятельств. Она взяла на себя функции, которые в других армиях исполняют сержанты или интенданты. Тем не менее в артелях царила атмосфера сплоченности и взаимной солидарности. Возможно, именно в этом и кроется ключ к пониманию относительной эффективности русской армии. Как показали в своих исследованиях Джон Киган и Ричард Холмс, важным фактором, определяющим высокий боевой дух, служит чувство товарищества между солдатами, особенно если оно подкреплено умелым руководством и строгой дисциплиной. Российская армия воспитывала эти качества и чувства, хотя и неумышленно, но в силу необходимости.

Однако высокий боевой дух — следствие не только этой групповой солидарности. Петр I и его преемники целенаправленно внушали солдатам еще одно чувство — имперскую корпоративную гордость. Армия Петра первой из европейских носила единую форму, пусть даже солдатам самим приходилось чинить ее. Каждый полк носил имя какой-либо местности, так что у служивших в нем солдат поддерживалось ощущение связи с родиной. После победоносных сражений целые подразделения получали серебряные медали в признание заслуг: эту традицию Петр I ввел, когда в остальной Европе рядовые солдаты вообще никак не награждались.

Таким образом, служба в армии при всех тяготах и лишениях оставалась единственной сферой, где крепостные могли, наконец, почувствовать себя гражданами, членами некоей национальной общности, ощутить гордость и достоинство. Кроме того, призываясь на военную службу, они автоматически выходили из крепостного состояния (по этой причине многие потом не хотели возвращаться в родную деревню). В артели солдаты обладали, пусть и скромными, но все же правами на собственность. Офицеры, в отличие от помещиков, не могли позволить себе совсем бесцеремонного обращения со своими солдатами. Серьезные проступки иногда становились предметом судебного разбирательства, некоторые нарушители даже карались разжалованием в рядовые — об этом крепостные не могли и мечтать. И потом, была надежда на повышение, кое-кто даже дослуживался до офицерского звания.

Этими отличительными качествами русской армии умело пользовались хорошие командующие. Вероятно, самым лучшим являлся фельдмаршал Александр Суворов, который за тридцать лет службы, сражаясь против поляков, турок и французов, не проиграл ни одной битвы. Суворов ясно понимал, что при условии четкого руководства и крепкой дисциплины, даже средний русский полк гораздо сильнее нескольких полков противника. Используя это, он ввел смелую маневренную тактику: форсированные ночные марши, внезапные атаки. Именно так Суворову удалось взять штурмом турецкие крепости, считавшиеся практически неприступными: Очаков (1788) и Измаил (1790). Он позволял войскам заниматься фуражом, зная, что артельные не допустят ни дезертирства, ни падения дисциплины. В этом Александр Суворов предвосхитил Бонапарта, эксплуатировавшего подобный высокий моральный дух послереволюционных французских армий.