Маятник судьбы - Екатерина Владимировна Глаголева

сотрясая землю; в узких улочках некуда деться, ноги скользят на грязи мостовой; неудержимый натиск, занесенные палаши, размозженные копытами головы… Еще секунда — и солдаты показали спины, обратившись в испуганных зайцев. Между тем кирасиры проскочили другой улочкой на берег Эльстера, направляясь к переправе; там за ними погнались казаки.

…На мосту через Эльстер творилось настоящее безумие: самые сильные и наглые прорывались вперед, отпихивая других, размахивая клинками, стреляя из пистолетов. Вопли, крики, шумный плеск упавших тел — и вдруг все это перекрыло грохотом страшнейшего взрыва: первый пролет моста взлетел на воздух вместе со всем, что на нем находилось; большие камни, деревянные обломки, колеса, копыта, оторванные члены и изувеченные тела летели во все стороны и сыпались дождем, калеча тех, кто уцелел. Оставшиеся на берегу бросались в воду, пытаясь перебраться вплавь; река вскипела, вспученная отчаяньем; люди хватались друг за друга в попытке спастись и вместе шли на дно.

Лодку Понятовский отдал раненым французским гренадерам, отказавшись сесть в нее сам. Поляки нашли другую и умоляли его присоединиться к ним; князь помотал головой. В ту же минуту пуля впилась в его левую руку; не сходя с коня, князь Юзеф перевязал свою рану платком, дал шпоры коню и въехал в Плейсе.

На топком язычке суши между двумя реками уже появились русские стрелки; вторая пуля вонзилась в бок, Понятовский упал с коня.

— Не смей! — грозно воскликнул князь, увидев, что адъютант навязывает на кончик сабли белый платок. — Умрем как храбрецы.

Капитан Блешан помог ему вскарабкаться в седло. Теперь нужно было переплыть через Эльстер.

Какая насмешка судьбы! Три десятка лет назад, когда князь Юзеф служил майором в австрийской армии, он переплыл на спор разлившуюся Эльбу верхом на своем коне. Цыганка, развлекавшая офицеров гаданием, сказала ему тогда: "Des Elbe, Herr, bist du geworden, doch eine Elster wird dich morden"[40]. Ему почему-то и в голову не пришло, что она говорила о двух реках. "Эльстер" по-немецки "сорока". Всю жизнь Понятовский сторонился этих птиц, облаченных в траур, от их стрекота у него мороз подирал по коже, а оказалось, что он все не так понял…

Левый берег был высоким и обрывистым, конь оскальзывался на размокшей глине. Еще одна пуля попала в грудь, сбросив Понятовского в воду; Блешан нырнул за ним. Вот обе головы показались над водой; Блешан загребал одной другой, поддерживая другою раненого. Поляки издали смотрели за этой мучительной борьбой, не в силах ничем помочь. У берега, наверно, было слишком глубоко; двух храбрецов сносило все дальше и дальше, пока река не заключила их в свои объятия, выпив из их груди последнее дыхание.

Макдональд переправился выше по течению, где берег был пологим. Лористон, Ренье и Бертран не успели: генерал Эммануэль из корпуса Ланжерона нагнал их с горсткой драгун и вежливо объявил, что они его пленники.

30

Из окон махали платочками женщины, крича "ура!", — должно быть, Адлеркрейца, Винцингероде и Сюрмена, въехавших в Лейпциг вслед за взводом гренадер и перед большой колонной пехоты, приняли за государей: они были при орденах и в расшитых золотом мундирах. На улице, ведущей к Рыночной площади, стояли баденские войска и саксонские гренадеры с ружьями дулом вниз. Сюрмен смотрел на них глазами француза: предатели! Ему расхотелось участвовать в триумфе. В конце концов, у него еще есть дела: надо собрать трофеи, отдать и получить распоряжения… Остальные с ним согласились; все трое повернули назад.

На мосту у ворот Святого Петра возникло столпотворение: за государями следовала пышная свита. Александр ехал между Фридрихом Вильгельмом и Францем; завидев Бернадота, дожидавшегося на перекрестке вместе с Барклаем и Шварценбергом, он направил коня к кронпринцу, обнял его, не сходя с седла, и сказал: "Вот видите — мы прибыли на встречу, которую вы назначили нам в Трахенберге!"

Генералу от кавалерии Винцингероде ("Поздравляю вас!") император объявил, что желает сделать смотр его корпусу. Тот немедленно подозвал к себе Волконского: "Прикажите объявить войскам через командиров, чтобы как можно скорее почистились и построились в боевую колонну".

У Сюрмена рябило в глазах и кружилась голова. Он пожимал руки знакомым, что-то отвечал невпопад, все глубже погружаясь в трясину тоски. Как только между войсками появился просвет, он нырнул вместе с адъютантом в боковую улочку — подальше от топота и гула. Там уже шастали мародеры, разбежавшиеся при виде генерала.

Любопытный бюргер стоял на пороге, вслушиваясь в звуки проходивших войск, но не решаясь пойти посмотреть. Ужасно хотелось есть. Если не считать вчерашней картофелины, Сюрмен ничего не ел почти двое суток!

— Хотите хороший совет, за который можно заплатить съестным? — спросил он немца. — Закройте дверь, когда мы войдем, и заприте ее еще лучше, когда мы выйдем. И никому не открывайте, пока среди войск не наведут порядок.

Хозяин кланялся ("Viele danke, euer Exzellenz!"[41]) и суетился; он сам проводил гостей в комнату с большим столом, сам принес вина, сыра, ветчины — хлеба не было уже третьи сутки.

…Вдоль старой Ратуши, у Королевского дома и других дворцов, обрамлявших Рыночную площадь, плотными рядами выстроились умытые, пообчистившиеся, пригладившиеся войска, загораживая собой оттащенные к стенам трупы. Полковая музыка возвестила появление государей; в громовом "ура!" слились радость победы и облегчение от того, что двухчасовое ожидание на площади завершилось. Монархи, объезжавшие строй, были в генеральских мундирах и ничем не отличались от своей свиты, один Бернадот покрыл своего коня лазоревой бархатной попоной с вышитыми по углам тремя золотыми коронами и держал в руке парадный жезл. Из окон высовывались обыватели, махая платками; женщины бросали букетики цветов и кричали: "Vive Alexandre!" Фридрих Август Саксонский вышел на балкон Королевского дома — на него не обратили внимания; он спустился с лестницы, приветствуя "кузенов" — никто не пожелал говорить с ним. Король вернулся назад; у его дверей встал казачий караул.

— Возможно, Саксонский дом остался верен императору Наполеону в ущерб интересам Германии, однако вину за это следует возложить не столько на короля, столько на обстоятельства, в которых он оказался, — горячо говорил Бернадот, когда парад закончился и государи собрались решать судьбу Саксонии. — Россия в девятом году, Австрия и Пруссия в двенадцатом тоже сражались на стороне Наполеона, хотя ни одна из этих держав не одобряла политики завоевателя, не желала укрепить его тиранию и заковать Европу в кандалы! Они повиновались временной необходимости, оказавшейся сильнее их воли и чувств.

Бледная вытянутая физиономия императора Франца оставалась бесстрастной, но на лице Фридриха Вильгельма явственно читалось недовольство. Обстоятельства! Hat sich was![42]