Маятник судьбы - Екатерина Владимировна Глаголева

потолком, ступка с пестиком, колеблющиеся весы на дубовом прилавке… Женская рука задернула занавеску, закрывавшую вход в подсобку.

— Мне нужен сильный быстродействующий яд.

Яд? Аптекарь взглянул на посетителя с недоверием, потом перевел взгляд на распухшую левую ногу. Верно, рана причиняет большие неудобства? Но это ничего, господин офицер еще так молод, до свадьбы заживет! Не угодно ли приобрести отличный заживляющий бальзам? Это особый рецепт, передаваемый от отца к сыну, такого вы больше нигде не найдете!.. Офицер покачал головой: нет, дело не в этом. Яд нужен ему на случай тяжелого ранения, чтобы не сдаваться в плен.

На переносице офицера залегла упрямая вмятинка, полные губы с легким пушком по углам были решительно сжаты, большие глаза под густыми ресницами смотрели прямо. Аптекарь задумался. Опиум у него вышел, на него сейчас большой спрос, разве что лактукарий… Вот, есть пастилки, не угодно ли? Пестель понюхал буроватые кусочки и отшатнулся. Нет, это не подойдет. Тогда дигиталин. Знаете, как говорил Парацельс: Aile Dirige sind Gift, und nichts ist ohne Gift; allein die Dosis macht, dafi ein Ding kein Gift ist[43]. В малых дозах наперстянка укрепляет сердце, но в больших может остановить навсегда. Насколько большой должна быть доза? В сражении может оказаться мало времени. В таком случае… Аптекарь скрылся под прилавком; послышался звук выдвигаемых и задвигаемых ящиков. Вынырнув обратно, он держал в руке небольшую темную скляночку с плотно притертой пробкой. Это синильная кислота. "Надеюсь, господин офицер, вам никогда не придется ею воспользоваться". Пестель расплатился, сунул склянку в карман и вышел, стуча костылями.

Врачи сохранили ему ногу, но рана до сих пор не зажила; этой весной из нее еще выходили кусочки кости. После пары часов в седле она распухала, точно слоновья; по ночам Павел часто просыпался от боли и никак не мог найти удобного положения. Однако нога помогала ему выполнять особую миссию, порученную государем. Пробираясь через французские линии, он говорил, что был ранен и направляется в госпиталь; пока он лежал без сознания, его раздели почти догола, потому-то он и нацепил на себя первую попавшуюся одежду. Возвращаясь обратно, он уверял, что его рана не опасна, он рвется в бой и должен отыскать свою роту. Французам он выдавал себя за саксонца, саксонцам — за француза из Эльзаса. С баварцами или вюртембергцами приходилось играть роль поляка, чтобы они говорили с ним на верхненемецком: их собственное наречие казалось ему абракадаброй. Но дальше будет сложнее. Скоро Наполеону придется отступить за Рейн, во Франции будет уже не так-то легко обманывать. Знал бы его честный отец, чем занимается его сын и за какие заслуги его недавно произвели в поручики!.. Впрочем, Пестель всего лишь выполняет свой долг перед государем и Отечеством, приближая победу.

***

Люди, влачившиеся по улицам, походили на живых мертвецов. Они останавливались под окнами, стучали в двери и жалобно просили подаяния. Окна и двери не открывались. Выждав некоторое время, несчастные продолжали свой скорбный путь — и вдруг бросались на дорогу, хватали валявшуюся в грязи кость или черствую корку и принимались жадно грызть. Возле смрадной лошадиной туши копошилось несколько человек, срезая ножами лоскутья побуревшего мяса; другие копались в мусорной куче, отыскивая картофельные очистки или капустную кочерыжку, и даже разламывали конские яблоки в поисках зернышек овса…

— Какого черта вы заставили меня ехать этой дорогой? — взвился Бернадот.

Адъютант растерянно лепетал оправдания, но Карл Юхан уже пришпорил коня и умчался вперед. Это они нарочно! Какая изощренная, жестокая пытка! Ему намеренно показывают пленных французов — раненых, голодных, страждущих, лишенных всякой помощи!

При входе в госпиталь фельдшер-немец посоветовал господам офицерам натереть руки тальком и надеть поверх мундиров холщовые блузы: среди раненых началась эпидемия горячки. Бернадот отказался, Ланжерон тоже. Пожав плечами, фельдшер повел их за собой.

Лицо на подушке казалось восковым. Губы запеклись, усы обвисли, подбородок покрылся жесткой щетиной, под глазами синяки. Он жив? Служитель поднес к губам раненого горящую свечу, пламя чуть-чуть качнулось. Жив еще.

Надо же было такому случиться: именно шведское ядро сразило генерала Дельмаса!

Веки с красными прожилками дрогнули, поднялись; голубые глаза не сразу вернули себе осмысленность взгляда.

— Дельмас! Дельмас! Это я, Ланжерон! Ты узнаешь меня?

Бернадот не мог не отметить про себя легкого, едва уловимого русского акцента. Неужели и он со временем станет говорить… так странно?

— Александр? Это ты?

Ланжерон широко улыбнулся: он сам не ожидал, что старый товарищ по Туреньскому полку, с которым они распрощались в семнадцать лет, узнает его в генерале русской армии.

— Кто это с тобой? A-а, Бернадот…

Карл Юхан выдавил из себя улыбку. Дельмас! Это имя было легендой. Рейнская армия, Итальянский поход… Когда Дельмаса посадили в тюрьму по навету якобинцев, солдаты вытребовали его обратно и спасли от гильотины. И храбрым он был не только в бою. После того как Наполеон заключил с папой Конкордат, Дельмас и Ожеро отказались участвовать в "капуцинаде" — пасхальной службе, напомнив о миллионе человек, погибших за свободу духа и разума. На вечеринке у Удино Дельмас, изрядно приняв на грудь, грозился схватить "этого гаденыша" за ноги и протащить под брюхом своей лошади — Бонапарт отправил его в изгнание на десять лет…

— Дельмас, ты пал жертвой тирании, но ей скоро придет конец, — излишне бодро заговорил Бернадот. — Ты поправишься; врач сказал, что твоя рана не опасна. И тогда мы будем счастливы протянуть тебе руку, чтобы вместе сбросить с трона корсиканца…

Рванувшись, генерал приподнялся на локте и подавил стон. Его глаза налились кровью, он хрипло дышал, выплевывая слова:

— Ты, Ланжерон, изгнанный Революцией, — уже двадцать лет как русский; ты мало чем обязан Франции и ничем — Наполеону; служи своему господину и будь счастлив, если можешь. Но ты, Бернадот! Вышедший из чрева Революции, осыпанный благодеяниями Франции и императора! По какому праву ты смеешь предлагать мне подлость?

Дельмаса трясло, рука подгибалась под ним, но он выбросил вперед другую, с указующим перстом.

— Вон, предатель! Дай мне умереть честным человеком!

Больной закашлялся, по подбородку потекла кровь; подбежавший служитель принес влажное полотенце.

31

Зеленый Рейн мирно нёс свои воды мимо садов, обступивших опрятные домики, церквей с острыми шпилями колоколен и башенками в ромбиках цветной черепицы, стиснувших друг друга разновысоких домов с покатыми крышами, вскипая под опорами старинного каменного моста. Лодки медленно скользили по воде, направляемые рулем, по улицам цокали копытами пожилые клячи, впряженные в двуколки, служанки с корзинками возвращались с рынка нога за ногу, мастеровые и пасторы шли не спеша