Маятник судьбы - Екатерина Владимировна Глаголева

Смоленском, она бы уже существовала! Я зашел слишком далеко. Наделал ошибок. Удача отвернулась от меня, но Фортуна — женщина, она передумает. — В задних рядах кто-то прыснул. — Кто знает, может быть, ваша злосчастная звезда увлекла за собой мою… Но разве вы больше не верите в меня? Я что — исхудал, растерял свои яйца? — Смешки стали громче. — Шестнадцатого числа я выиграл сражение, восемнадцатого я его не проиграл, девятнадцатого я отступил! Дурак-капрал слишком рано взорвал мост, это обошлось мне в дюжину тысяч человек. Да если бы я даже проиграл эту битву, что значит одно проигранное сражение? Немцам шлея под хвост попала, но я еще вернусь и засажу им по самые клубни!

Молодые офицеры расхохотались, и даже на суровых лицах старших промелькнули улыбки. Наполеон продолжал:

— Хотел бы я, чтобы союзники сожгли пару-тройку французских городов, — это дало бы мне миллион новых солдат! Я дал бы с ними новое сражение, выиграл его и повел бы их к Висле под барабанный бой!.. Вас беспокоит, что с вами нет князя Понятовского. Утешьтесь: он не умер, он в плену. Говорят, что он успел переодеться, его не узнали. Он говорит по-русски, он вернется. Станислав Потоцкий скоро будет здесь, и ваши министры тоже, я позабочусь об этом. Если бы ваше правительство оказалось потверже, все было бы сейчас иначе. Тадеуш Матушевич наделал глупостей, Чарторыйские наломали дров, ополчение как следует не организовали. Да и я виноват — послал в Варшаву дурака-аббата, неспособного сделать то, что ему велено… Вас теперь слишком мало, это верно. В военном плане две тысячи человек, какими бы храбрецами вы ни были, не смогут ничего изменить, но я советую вам, ради вашего же блага, остаться со мной. Я вас отправлю во Францию, вы все там получите лошадей, отдохнете несколько месяцев. Полгода в хорошем климате, в изобильной стране — разве плохо? Вам будут выплачивать жалованье от министерства внешних сношений…

Взгляд императора затуманился; теперь он показывал всем своим видом, что сам был бы не прочь отдохнуть пару месяцев на всем готовом, но не всем так везет, как полякам.

— Я буду воевать так долго, как пожелает мой народ. Мне, видно, суждено умереть молодым — если я не поправлю свои дела… Мир скоро будет заключен, и тогда я займусь вами. Я рассчитываю сохранить Варшавское герцогство, но даже если меня вынудят отказаться от него, я займусь каждым из вас. Вы с честью вернетесь в отечество или останетесь со мной — как пожелаете. Если вы вернетесь сейчас, то подвергнете себя опасности, с вами поступят как с пленными. А в мирном договоре для вас будет особая статья, вы вернетесь свободными. Ну, что скажете?

Наполеон обводил взглядом офицеров, по очереди заглядывая им в глаза и повторяя: "Ну, как? Что скажете? Разве я не прав?"

— Сир, мы пойдем за вами! — первым воскликнул генерал Толинский.

Другие поддержали его, повторив эти слова, и вскоре уже все хором кричали: "Vive l’empereur!" Капитан Тадеуш Булгарин с алым бантом ордена Почетного легиона на груди кричал вместе со всеми. Искоса взглянув на Сулковского, Наполеон отсалютовал, сел верхом и уехал.

Через два дня армия австрийцев и баварцев преградила ему дорогу на Франкфурт при Ханау. "Бедняга фон Вреде! Я смог сделать его графом, но не полководцем", — воскликнул император, обозревая позиции неприятеля под градом ядер и картечи. Ветреная Фортуна осталась ему верна: Наполеон не получил ни царапины. Зато фон Вреде, раненного в живот, французские газеты похоронили, однако баварец выкарабкался — видимо, согретый теплым участием императора Александра. Князь Доминик Радзивилл скончался от ран уже за Рейном.

32

Франкфурт временно превратился в столицу Европы. Как только император Александр перенес туда свою главную квартиру, в город устремились владетельные князья, выслав вперед своих полномочных представителей. По утрам на самом широком плацу маршировали под барабанный бой войска разных стран во всевозможных мундирах, дамы любовались на них из окон; днем по улицам и площадям разъезжали в каретах, колясках, верхами министры, генералы, секретари, адъютанты в звездах, лентах, шляпах с султанами, пока в канцеляриях дружно скрипели перья (в один из дней подписали двадцать один договор!), а вечером пестрая толпа наполняла театры, залы собраний и клубы, где устраивали спектакли, балы и маскарады. Шестого ноября три государя совершили торжественный въезд при громе пушек и звоне колоколов, проследовав пышным кортежем между шеренгами русской гвардии.

Серж Волконский жил во Франкфурте, точно летом на Черной речке: с радостью воссоединившись с товарищами своей юности из Петербурга, Москвы, с биваков семи предыдущих лет, он предавался с ними разгулу. Служба была забыта, о будущих военных действиях никто не думал — carpe diem![44] Рейнвейнское лилось рекой (городские власти почитали за честь угощать освободителей), в карты резались до умопомрачения, остатки разума и здоровья теряли в жарких объятиях белокурых красоток. Для довершения праздника государь пожаловал своему флигель-адъютанту "анну" первого класса. В ранних сумерках Серж велел принести свечей и, встав перед мутноватым зеркалом, любовался алой муаровой лентой, перекинутой через плечо рядом с тремя "Владимирами", двумя "Георгиями" и "анной" с бриллиантами. Он представлял себе, как явится на бал в Петербурге, — уехал ротмистром, приехал генералом! Он объяснится с Соней и сделает ей предложение… Перед тем как лечь, Серж повесил ленту на стул у кровати и смотрел на нее, улыбаясь, пока не заснул.

Для Аполлинария Буртенева пока не нашлось никакого дела, что его совершенно не печалило. Утро он проводил в книжных магазинах, дивясь изобилию и разнообразию сочинений на разных языках: немецком, французском, английском, не говоря уж про латынь и греческий. Затем обедал в доме Швейцера, где помещалась главная квартира: в одной из зал нижнего этажа гофмаршал держал накрытый стол для всей императорской свиты — военной и гражданской, к которой порой присоединялись австрийские и прусские дипломаты. Из разговоров за обеденным столом можно было узнать все последние новости, а после обеда генералы отправлялись в клуб играть в карты и на бильярде, тогда как любители проводили время в театре. Буртенев сделался поклонником госпожи Милдер-Гауптман, чей серебристый голос приводил его в умиление, и каждый вечер, когда она пела, непременно находился в зале — благо теперь не нужно было занимать места за несколько часов до начала представления, как в день парадного спектакля, устроенного Франкфуртом в честь трех монархов. Тогда давали "Милосердие Тита" Моцарта. Во второй картине, когда сенаторы и прочие римляне, держа в руках гирлянды и лавровые венки, пели:

Храните,