Русская война 1854. Книга третья - Антон Дмитриевич Емельянов

Юлия Вильгельмовна, — я по-нормальному поздоровался со Стервой. — О чем вы хотели мне рассказать? Я слушаю.

— Добрый день, Григорий Дмитриевич, — девушка изобразила книксен, насколько это было возможно в шубе. — Я к вам с вопросом и новостями. С чего начать?

— Давайте с вопроса.

— Тогда… Почему никто не предупредил Николая в 1853 году, что все будет совсем не так, как он рассчитывает? Вы же понимаете, что были такие люди, были…

Кажется, я начал понимать, к чему меня ведут. Николай — самодержец уже почти тридцать лет, это накладывает отпечаток. И люди вокруг него: все уже чего-то добились, всем есть что терять. И поэтому каждый будет до последнего сглаживать углы, играя в Кутузова времен 1805 года. А как тогда на этом фоне выгляжу я? Отвечу — как слон в посудной лавке.

И чем мне это грозит?

Глава 19

Мы со Стервой внимательно смотрели друг на друга, словно размышляя, а не поговорить ли по душам.

— Николаю никто не возразил, потому что боялись немилости? — наконец, спросил я.

— Такова система, когда во главе стоит абсолютный монарх. Вначале он еще может кого-то слушать, но проходят годы, и от этой привычки не остается и следа.

— Но всегда будут те, с кем он начинал. Для кого он не великий монарх, а просто первый среди равных. Или больше того, воспитанник, которому не грех и совет дать, а то и подзатыльник животворящий.

— На Паскевича намекаете? — Стерва нашла в моих словах скрытый подтекст. — Да, он был командиром Николая в Париже, учил его военному искусству. И как неглупый человек, более того, наместник Польши, он прекрасно видел истинную суть наших якобы союзников и мог бы остановить Николая. Меншиков бы тоже мог. Но первый ограничился лишь намеками, а второй так и вовсе чуть ли не своими руками поджег фитиль войны.

— Ваши слова звучат разумно, но давайте не будем игнорировать такую важную вещь как время, — возразил я.

— Что вы имеете в виду, Григорий Дмитриевич? — глаза Стервы недобро прищурились.

— Следите за пальцами, — я тоже начал распаляться. — Июнь 1853-го — переговоры в Стамбуле закончены, Меншиков убедился, что наши противники не пойдут на попятную. Помните этот фарс, что якобы он забыл карты и попросил ее у австрийцев? Ну, очевидно же, что это было сделано не просто так.

— Он хотел… Они с царем хотели, чтобы те четко знали границы наших притязаний. И это знание в том числе удерживало их армию на месте в первые месяцы.

— Возможно, но это все догадки. А факты — это даты, вернемся к ним. Июль 1853-го — наши переходят Прут, идут к Дунаю и без боя занимают Румынию и Валахию. Убедить врага дать тебе начать войну, когда ты готов, а он нет — что это, как не искусство?

— То есть царь взял свое и был готов остановиться?

— С июля по октябрь — почти четыре месяца ничего не происходило. Мы могли наступать, но не делали этого. Враг не мог и… проводил мобилизацию. Так что я не считаю ошибкой то, что было сделано. Я считаю ошибкой то, что в итоге мы остановились и не воспользовались преимуществом, которое у нас было.

Стерва молчала, а потом огорошила меня очередным неожиданным выводом.

— Я попыталась представить, кто мог бы поступить по-другому на месте Николая, и мне пришли на ум только два имени. Суворов и Наполеон — те, кто умел не просто подготовить и выиграть сражение, а видел всю войну разом. Могли чувствовать момент, могли бросить вызов всему миру и… победить. Это же так просто! Быстрый рывок. Никакого триумфа или парада в Бухаресте, просто блокировать город, и дальше до Дуная. Никаких осад Силистрии как в 1853-м — заход через Констанцу, и развивать-развивать преимущество. Казаки вперед — неготовая к бою Плевна не устоит, и проход к Балканским горам будет открыт. Ханкиойский перевал, Шипка, и мы в подбрюшье Османской империи. На пути к Константинополю больше нет укреплений! Конечно, для такого наступления потребовалась бы армия не в 80 тысяч, как было у нас в начале кампании, а триста. Двести, чтобы единым кулаком, по-суворовски, по-наполеоновски, ударить по вражеской столице…

Девушка замолчала, чтобы перевести дыхание, а я слушал ее и невольно думал, как же похоже то, что она описала, на победную кампанию 1878 года, когда наши как раз дошли до Константинополя. Кажется, не зря кто-то провел столько времени в армии.

— А еще сто тысяч? — я напомнил, что рассказ еще не окончен.

— Прикрыть тыл, чтобы австрийцы, у которых точно зачешутся руки, не смели показать и носа на наших землях, — Стерва рубанула кулаком.

Странная она, иногда преклоняется перед всем, что приходит с Запада, а иногда горит так, что самым ярым патриотам не стыдно было бы брать с нее пример.

— А хватит? Всего сто тысяч? Сейчас Австрия держит у наших границ армию в два раза больше.

— Это сейчас, к концу второго года войны. А в начале, как ты правильно заметил, они были бы не готовы. Чтобы рискнуть напасть на нашу сотню, им бы пришлось собрать как раз те самые двести тысяч. И это заняло бы столько времени, что все давно было бы уже кончено.

Определенно, Австрию Стерва не уважала. Впрочем, а за что?

— А Англия и Франция? — спросил я.

— Год! — напомнила Стерва. — Ровно год прошел между нашим входом в Дунайские княжества и высадкой там же экспедиционного корпуса союзников. И сколько там было солдат? Шестьдесят тысяч! Даже если бы они справились не медленнее турок, даже если бы каким-то образом смогли высадить их не слишком далеко от центральной Турции, что вряд ли… Нас было бы больше! И мы бы уже взяли все турецкие укрепления! И ведь как просто… Просто действовать решительно, просто идти до конца и не бояться бить!