Табу - Жасмин Майер

Тимур только покачал головой и добавил пальцы. Сразу два.

Он медленно изводил меня, целуя, лаская, посасывая, дразня. Вынуждая шире разводить ноги, бедрами подаваясь навстречу его языку. Он мог добиться моего оргазма в считанные минуты, но, судя по всему, собирался хорошенько меня помучить.

— Тимур! Пожалуйста…

Он все-таки послушался. Приподнялся, нависая на вытянутых руках. Сверкая в темноте белозубой улыбкой. Слышала, как он приподнялся, справляясь со своими шортами, отодвигая их вместе с бельем.

— Боже, как долго я мечтал об этом… — прошептал он, водя членом между моих ног. — Каждую проклятую ночь мечтал о том, как ты приедешь, и я сделаю тебя своей…

Он развел мои ноги сильнее и ударил бедрами.

Тимур опустился на меня, и я обхватила его талию ногами, скрещивая лодыжки за его спиной, чтобы он наконец-то полностью вошел в меня.

— Видишь, как охрененно? — хрипло произнес он. — Я могу быть в тебе. И нам не нужно думать ни о чем. Ни о презервативах, таблетках, спиралях, мазях и колпачках… Ни о чем таком, Ксеня, что приносит столько головной боли… Я чист, ты тоже, и это настоящий рай на земле.

Я не могла ответить. Только целовала и царапала зубами его плечи, крепче обнимая его, вжимаясь в него каждой клеткой своего тела.

Я никогда не думала о том, что у моего бесплодия могут быть плюсы.

Никогда.

Несовершенство моего тела всегда было отвратительным, недостойным, неисправимым стечением обстоятельств, против которых я была совершенно беспомощна. Из-за этого муж вычеркнул меня из своей жизни, дав мне понять, что только такого отношения со стороны мужчины я и достойна.

Но не теперь, когда Тимур сводил меня с ума своими движениями, когда едва уловимо вращал тазом, задевая какие-то новые точки удовольствия внутри моего дефектного тела. Когда любил меня так, как никто не любил за всю мою жизнь.

Так что я…

Вдруг поверила ему.

Именно тут, на темном пляже, голая, наполовину лежа в песке, потому что футболка давно сбилась от наших активных движений, а клубнику мы, кажется, раздавили.

Изнемогающая, распаленная, офигенно счастливая, я не могла не согласиться с тем, как невероятно ощущать его.

Кожа к коже.

В себе.

Отдаваться ему каждую минуту, если и когда захочется. Любить его, не задумываясь о последствиях. Не чувствуя вины за то, что этот секс со мной никогда не приведет к беременности.

Я вдруг толкнула его со всей силы в грудь, и Тимур сам перевернулся на спину. Я оседлала его, коленями упираясь в песок. Насаживаясь на него еще глубже, сильнее. Получая безграничное удовольствие от того, какая я есть и какой всегда буду.

Он обхватил меня за ягодицы, помогая, но после, когда я взяла темп, стал гладить мое тело. Сильнее отодвинул в сторону трусики и немного потер изнывающий клитор.

Я задрожала, сидя на нем верхом.

— Самая красивая, — прошептал он. — Самая любимая… Давай. Ради меня. А то, кажется, я спьяну вот-вот провалю этот тест.

Я хотела засмеяться, но только распахнула рот в немом крике, потому что его рук принялись вытворять что-то невероятное между моих ног. Рухнула ему на грудь, поцелуями заглушая стоны, а Тимур снова обхватил меня за бедра и стал брать так часто, что после первой волны меня почти сразу же накрыло второй.

— Люблю, — шептал он. — Как же я тебя люблю.

Каждый раз, когда оказывался в тупике, я только стискивал зубы и продолжать пробиваться дальше.

Пусть сама Божья Коровка и не сказала всей правды, ее соленые слезы сделали это за нее. Она хотела детей. Еще как хотела.

А единственных детей, которых я мог ей дать, были четыреста двадцать шесть воспитанников спортивного интерната, директором которого я официально был назначен тридцатого августа после долгих препирательств с минобразованием.

Кто-то мог посчитать, что четыре сотни детей вполне достаточно, но я-то знал, что нет.

Я хотел сделать все, чтобы она не только улыбалась младшим и выслушивала просьбы старших, но еще воспитывала своих.

Наших.

И ради этого, каждый раз, когда я получал очередной отказ, я стискивал зубы и пробовал вариант «Б».

А после него «В», а затем «Г».

Когда буквы в долбанном алфавите заканчивались, я переходил на латынь.

И так по кругу.

Но все упиралось в деньги.

В мою основательно испорченную репутацию.

И в моего отца.

В то, что мудак в конце лета все-таки выиграл выборы. И теперь мог настроить против меня столько стен, сколько я не пробил бы за всю свою жизнь. Но после очередного провала я смотрел на нее, пока она возилась с детьми, и понимал, что не могу сдаться.

Я многих подвел в своей жизни, но только не ее.

И я выпроваживал очередного инспектора, который угрожал закрыть интернат за малейшее нарушение. Оспаривал очередной бестолковый штраф. Встречал пятую за месяц пожарную инспекцию и тридцатого по счету мента. Вставлял выбитый, конечно, пьяными соседями забор и вправлял мозги старшеклассникам, у которых чудесным образом появлялись деньги и всякие запрещенные препараты среди вещей в их комнатах.

Отец держал слово.

Не давал мне заскучать и очень старался сделать так, чтобы я вылетел из интерната, как пробка.

Но я держался.

Теперь у меня была Ксения, которую он упустил.

В этой битве я уже победил, оставалось сделать так, чтобы он и сам это понял.

Она сама сказала, что хочет работать и сначала я хотел взять ее к себе. Вовсе не для того, чтобы трахаться на рабочем столе, как она сказала. Помощница мне бы и самому пригодилась, потому что секретаря у Палыча не было, но блюстители морали моментально разразились гневными статьями о том, что такую совратительницу, как она, ни в коем случае нельзя допускать до детей.

Пусть работы в интернате и было хоть отбавляй, Ксении пришлось искать ее за его пределами. И даже с этим она справилась блестяще. Назло всем длинным языкам у нее тоже были свои.

Обставила отца по полной.

Ксеню взяли в центр по поддержке детей и подростков, оказавшихся в трудных жизненных ситуациях. Конечно, я предпочел бы, чтобы она всегда была рядом, но ничего не мог поделать с тем, что приходилось отпускать ее на другой конец Москвы. Правда, не одну. Тем самым провинившимся старшеклассникам я доходчиво объяснял, за какие такие повинности им придется постоянно и главное незаметно сопровождать ее туда и обратно.

Ксения все еще считала, что я не знаю, что с ней произошло той ночью сразу после последнего звонка. Но мне рассказал Палыч. Когда Ксения стала ездить по городу, он пришел с повинной. Понял, что молчать и дальше просто опасно.