Желание быть городом. Итальянский травелог эпохи Твиттера в шести частях и тридцати пяти городах - Дмитрий Бавильский

В главное здание на главной площади все73 идут, в основном, чтобы попасть на башню (550 ступенек за 9 евро), а мне был интересен Городской музей – бывшие официальные пространства «ратуши», все эти приемные залы и кулуары, расписанные лучшими художниками города. Ну то есть название «Городской музей» вводит в заблуждение: ожидаешь чего-то вроде краеведческих коллекций в стеклянных витринах да макеты сооружений, а попадаешь в чреду огромных гулких залов, окруженных сводчатыми капеллами. Они мерцают золотыми узорами, что-то среднее между палатами московского Кремля и венецианским Дворцом дожей, только по-сиенски кривоватенькое, несуразное, несоразмерное и асимметричное.

Чуть позже я увижу структурно схожие замки, напоминающие чрева допотопных чудовищ, в Ферраре и в Мантуе, там они связаны с правящими династиями и являются родовыми гнездами (в них и правда есть что-то от гнезд великанских, хищных птеродактилей и птерохореев), а сиенское Палаццо Публико создано74 для самого что ни на есть народа и к народу своей вибрирующей прохладой распахнуто. Главное – найти во внутреннем дворике, клаустрофобически тесном и бестолковом, правильный вход.

В «Махабхарате», еще школьником по приколу купленной в магазине «Военная книга», встретилось словосочетание «мудрость стен», идеально подходящее к странностям штукатурки и кладки, встретившихся на моем пути, – со всеми этими застывшими разводами, дающими носатые тени, с асимметрией многовековых перестроек, слияний и поглощений, с поэтичнейшими складками лиц Беккета или Одена, их величавой одутловатостью, кривизной, возведенной в принцип, выступами и проходными каморками, способными рассказать ворох историй в духе «Декамерона».

Стоя на площади-ракушке, глазеешь под «родченковским углом» резко вверх на последние этажи и пику Торре дель Манджа, поскольку не знаешь, за что хвататься зрачком – все захватывает и цепляет: кладка состоит из будто бы индивидуальных пор, каждое окно имеет претензию на неповторимость. Вблизи это все множит подробности хлебной корки, увиденной, что ли, под лупой…

…Блок в «Молниях искусства» сравнивал Палаццо Публико с флорентийским – и для меня это важно: раз уж в этой поездке Флоренция остается непосещенной, я постоянно ощущаю рядом ее фантомное присутствие, незримое, но весьма ощутимое (как солнечный свет или радиоактивное излучение), ее негативное мерцание.

В нынешнем путешествии (так задумано) Флоренция исполняет роль Черной дыры – с одной стороны, мощного поглотителя материи, с другой – параноидального спарринг-партнера, которого не видят другие и который все время дышит в затылок.

Прерывая блоковское описание, скажу, что римская волчица встречается в Сиене чуть ли не на каждом шагу, демонстративно забрасывая удочки влиятельности, мимо флорентийского вливания, сразу же в Рим.

Иной раз ощущение это, похожее то ли на déjà vu, то ли на галлюциногенные бегунчики76 (ощутимый след одного города внутри другого как отклик на влияние третьего), застает врасплох, заставляя остановиться.

Иду по улице, и какой бы архитектурно активной она ни была, инерция восприятия все равно нарастает, сбиваясь на зрительное перечисление и отстраняя от реальности. Но увидев волчицу, останавливаюсь: знание истории действует намного слабее посредственных зрительных впечатлений.

Сиенское Палаццо Публико стоит в самой низкой части главной площади, эффектно обозримое со всех сторон, как на сцене, увиденной из партера или даже амфитеатра: его фасад, собранный из отдельных многочисленных деталей, тем не менее возникает и усваивается мгновенно, нерасторжимым единством, единственно возможной данностью. Это отмечал еще Блок.

Коллекций как таковых здесь нет, да и славабогу: мы же на фрески пришли посмотреть, а не в антикварную лавку – Сиена город изобильный, поэтому всякого барахла здесь больше, чем следует.

Главное там, конечно, две длинные горизонтальные фрески Амброджо Лоренцетти в зале Девяти с аллегориями дурного и доброго правления.

На «доброй» фреске город в левом углу процветает, а поля на правой части колосятся урожаем. Вассал, окруженный свитой, обходит владения свои, и крестьяне несут ему золотоносные плоды. Все сыты и довольны, большую часть композиции занимает пейзаж – городской, а потом и ландшафтный – с холмами, полями и лесами.

Сатана сидит на троне в центре «злого» города, где люди мучают и тиранят друг друга, – пытки, побои и истязания должны наводить жуть. Штука в том, что от фрески про тиранию (ее красо́ты, в отличие от росписи на стене напротив, лишены специфических тосканских черт) мало что осталось – практически вся она осыпалась и исчезла, как это и положено по логике исторического процесса. Видны только странники, убегающие из дурного города. Люди-личинки и злыдни с песьими головами, как и положено гопникам из подворотни, сгинут, а люди доброй воли останутся77.