Любовь и смерть Катерины - Эндрю Николл

глаза, чтобы не встретиться с безмятежной улыбкой святого мученика. Студенты, приходившие к нему на занятия, читали в этой улыбке надежду, мягкий юмор, ободрение, но отец Гонзалес видел только глаза, глядящие на него с презрением и насмешкой.

Вот и сейчас по привычке он отвел взгляд, уставившись в разложенную на столе раскрытую тетрадь, но страх не проходил. Он боялся, что телефон снова зазвонит. Он боялся голоса в телефонной трубке, боялся того, чего этот голос может от него потребовать. Он также боялся, что телефон не зазвонит и что его мучительное ожидание будет длиться вечно.

А ночью, лежа в крохотной комнате, где все вокруг было так бело, тихо и покойно, будто он находился внутри яичной скорлупы, на кровати, доски которой когда-нибудь пойдут на изготовление его гроба, отец Гонзалес страдал больше всего. Страх раздувался вокруг него до невообразимых размеров, ядовитым клубком свивался по палу и взлетал до потолка. Измученный, он лишь под утро забывался тяжелым сном.

Иногда даже сон обманывал его, и ему снилось, что он не спит и дрожит от страха, и ужас этого ощущения вытаскивал его из глубин сна и бросал на мокрые от пота простыни, где он проводил остаток ночи без сна, зажмурив веки, о которые билась темнота. А иногда он сладко спал до самого рассвета и, просыпаясь, на секунду испытывал чувство божественного умиротворения и покоя, пока не понимал, что не боится, и не вспоминал, почему должен бояться. В такие моменты ему хотелось притвориться спящим, даже перед самим собой, но так никогда не получалось.

Кода в его дверь постучали, отец Гонзалес не боялся. Он лежал на спине и находился на дне столь глубокого, бархатисто-черного сна, что и самые страшные видения своими длинными щупальцами не могли его достать. Во сне отца Гонзалеса царила тишина, означавшая только одно — тишину, а не преддверие крика.

Когда отец Гонзалес проснулся от стука в дверь, он сразу вспомнил, что перед этим в дверь стучали еще два раза. Он вспомнил, как сухой звук достиг его сознания, так же как звук распускающегося за тысячу километров розового бутона достигает сознания ласточки и говорит ей: «Пора лететь в сторону весны!» Таким же образом низкая, вибрирующая, отзывающаяся эхом нота проходит сквозь черные, холодные толщи океанских глубин и достигает сознания кита, который немедленно устремляется к единственной избраннице.

После первого стука отец Гонзалес пошевелился. После второго — полетел вверх, вверх, из недр черного сна, быстрее и быстрее, набирая скорость, словно шарик пинг-понга, поднимающийся со дна бассейна. А при третьем стуке он сел в постели, его сердце подпрыгнуло от ужаса и счастья, поскольку ему на секунду показалось, что на дворе — Рождественское утро. И еще на одно мгновение ему показалось, что его ожидание закончено, что на пороге его ждет пуля — и вечный, долгожданный покой.

— Кто там? — спросил он.

— Отец, вставайте, — под дверью виднелась полоска света. — Нужен священник. Вас ждут.

— Сию минуту иду, — сказал отец Гонзалес.

Отец Гонзалес вылез из постели, оделся. Потом открыл дверь узкого платяного шкафа, снял с полки шелковую фиолетовую столу и вытащил цилиндрический кожаный футляр длиной с ладонь, раскрывающийся по всей длине и застегнутый сбоку на медную скобу.

Он вышел в коридор, спустился вниз на лестничный пролет, выключил за собой свет и прошел до выхода, где на плетеном стуле, предназначенном для посетителей, сидел тощий маленький мальчик.

Мальчишка при виде него вскочил, уставившись в лицо отцу Гонзалесу огромными запавшими глазами потерявшего мать олененка. Белая футболка клуба «Атлетико» была ему велика и висела на худеньких плечах словно на вешалке.

Он вежливо сказал:

— Доброй ночи вам, отец.

Отец Гонзалес сказал:

— И тебе доброй ночи. Только постарайся говорить тише, а то мы с тобой разбудим остальных.

— Простите.

— Кому нужна моя помощь?

— Дедушке совсем плохо. Он болеет. Уже очень давно. Мне кажется, он умирает.

— Что говорят врачи?

— У нас нет врачей.

— Ах, так… — Отец Гонзалес взъерошил мальчику волосы. — Тогда я надеюсь, что ты ошибаешься. Вряд ли твой дедушка умрет. Держу пари, он и не думает умирать.

— Он сам говорит, что умрет. Он просил меня сходить за вами. Нам надо торопиться.

Мальчик схватил отца Гонзалеса за локоть и потащил к двери, как упрямого ишака, который не хочет сдвигаться с места. Отец Гонзалес кожей чувствовал страх, пронзающий тело мальчика электрическими разрядами. Бедняжка, страх — плохое чувство, он сжигает человека.

Священник взял мальчика за руку:

— У меня есть машина. Не волнуйся. Сейчас мы поедем к твоему дедушке. Ты будешь показывать дорогу.

Мальчик был слишком мал ростом, чтобы увидеть дорогу, сидя на сиденье, поэтому он встал на колени, положив руки на приборную панель, и оттуда давал указания.

— Сюда, сюда! — кричал он. — Видите этот проход? Здесь я пробрался на дорогу, между двумя этими магазинами.

— Мне здесь не проехать, — сказал отец Гонзалес. — Нам придется объехать с другой стороны. — Он доехал до конца улицы и завернул направо, но между домами шла лишь тропа, слишком узкая для машины. — А почему ты прибежал оттуда?

— Там есть лестница, она ведет под гору.

— А мы в какую сторону должны идти?

— В гору.

— Понятно, что в гору. Но куда именно, сынок?

— Ну, на гору… Я не знаю адреса. Мы там живем. Пойдемте, я покажу.

Отец Гонзалес со вздохом вынул ключи из замка зажигания.

— Ладно, похоже, отсюда нам придется топать пешком. Давай показывай свою лестницу.

Мальчишка покопался немного, старясь найти ручку дверцы, потом выбрался наружу и со всех ног помчался в темноту.

Отец Гонзалес еле успел запереть дверцы, а с середины тропинки до него уже донесся настойчивый писклявый голос:

— Нам надо спешить, отец! Быстрее! Быстрее же!

Священник сразу же потерял мальчишку из вида — единственным свидетельством того, что мальчик пробегал по аллее, была рябь на грязной луже, в которую он, видимо, нечаянно наступил ногой.

— Сынок, постой! Подожди! У меня не такие быстрые ноги. Я даже не вижу, куца ступаю!

Отец Гонзалес пробирался по аллее, рукой держась за стену дома, как вдруг из темноты вынырнул мальчишка и схватил его за руку.

— Я знаю дорогу. Скорее! А то дедушка умрет и отправится в ад.

Отец Гонзалес остановился, чтобы перевести дыхание, и сжал тонкие пальцы мальчишки так сильно, что они хрустнули.

— Не смей так говорить! Кто научил тебя этим глупостям?

— Он. Дедушка. Он говорит, что пойдет в ад, если вы не придете.

— Твой дедушка не прав. Каждый, кто хочет воссоединиться