Тот, кто полюбит все твои трещины - Рафаэль Боб-Ваксберг

и сначала он такой:

– Почему я должен помогать ей? Эта высокомерная сучка всегда относилась мне как к чокнутому. А теперь ей нужен мой фургон с секс-куклой? Ну и кто теперь чокнутый?

И я такой:

– Просто представь себе, что ты в фильме про Людей Икс. И Вадж’м – мутант, на которого охотятся, а ты – супергерой и должен его спасти.

Гаррисон думает над этим, а затем говорит:

– Окей, но вот мы засунем его в фургон – и что дальше?

И я такой:

– Не знаю, поговори с Эмикой. Я не хочу в это ввязываться.

А он:

– Мне захватить мечи?

Я возвращаюсь на свое место и просто пытаюсь быть Честером А. Артуром. Думаю о том, что, чем бы это все ни закончилось, это, наверное, последний раз, когда я представляю Честера А. Артура, и, если честно, это вызывает у меня смешанные чувства. Я думаю о том, как настоящий президент Артур дерьмово, должно быть, себя чувствовал на съезде после принятия закона Пендлтона о реформе государственной службы, когда его собственная партия даже не выдвинула его на переизбрание. Я чувствую себя немного виноватым за то, что брошу президента Артура, как и все остальные до меня, но также все больше и больше я думаю, что, типа, в мире политики ты должен сам о себе заботиться, потому что не то чтобы кто-то еще будет это делать.

Внезапно с другого конца парка раздается сильный грохот и визг колес фургона. Что это, стрельба? Толпа пробегает мимо меня, но я стою как вкопанный у Моста в Светлое Будущее, потому что, как я сказал ранее, забочусь о себе сам и все такое.

Мне звонит Эмика, и я не отвечаю.

Мне звонит Гаррисон, и я не отвечаю.

В конце концов, когда ты в костюме, тебе нельзя использовать телефон. Правила парка.

Через несколько минут Бьюкенен неторопливо проходит мимо и говорит: «Эй, приятель, мистер Гупта хочет видеть тебя у себя в кабинете. Белая дама тоже».

Я собираюсь туда, но потом думаю: «Это глупо».

Поэтому я ухожу из парка.

Я сажусь на автобус в больницу и выключаю телефон.

Я не включаю телефон целыми днями и сижу с Рамоной, пока она в коме.

Я разговариваю с ней, пою ей песни, а в промежутках разговариваю с мамой. Я говорю маме, что все будет хорошо, что Рамона любит ее и ни за что не оставит, что Рамона – сильная. И я наконец-то понимаю, почему мама хотела, чтобы я был здесь.

В какой-то момент я засыпаю, и меня будит мягкий крик:

– Эй! Проснись, дурень!

Это Рамона, она слабо улыбается. И она такая:

– Ты что, собираешься весь день проспать? По коням.

– Ты давно очнулась?

И она говорит:

– Не знаю. Несколько минут назад?

Я оглядываюсь:

– Где мама?

И Рамона такая:

– Не знаю, чувак. Я только что проснулась. Мне теперь за всеми следить?

Я нажимаю кнопку сбоку ее кровати, которая вызывает доктора.

И она такая:

– Эй, кстати, что случилось со всей фигней на работе?

А я:

– М-м, не думаю, что там все срастется.

Она говорит:

– Тебе же нравилась эта работа.

И я говорю:

– Не, не так уж.

И она говорит:

– А что стряслось с девчонкой, которая тебе нравилась? И с монстром? И с новым монстром, которого они собирались привести?

И я говорю:

– Не знаю. Говорю тебе, я был здесь.

И она говорит:

– Ты был здесь все время, пока я спала? Тебе не обязательно было это делать.

– Нет, – говорю я, – я не был тут. Я приехал слишком поздно. Но мама была здесь. Все время.

Рамона улыбается и говорит:

– Ага, вот такая она сумасшедшая.

И я говорю:

– Ага.

И я думаю о том, что любить кого-то – это вроде как быть президентом, в том плане, что это тебя не меняет, ну, не так чтобы. Но это раскрывает еще больше тебя в тебе.

В пятницу 18 июля мы закрыты

В пятницу 18 июля мы будем искать близости.

Мы будем очень близки в пятницу 18 июля. Всего одну ночь я буду держать твое лицо в своих ладонях и целовать тебя быстро, а затем медленно, и снова быстро, и мы почувствуем ту самую невероятную связь, и мы расскажем друг другу всё.

В пятницу 18 июля мы будем кормить друг друга ягодами, бормотать старые полузабытые скаутские песни и будем смеяться над тем, что было время, вроде бы совсем недавно, когда мы еще даже не были знакомы, и чем мы только думали, не знакомясь друг с другом, кого мы дурачили, зачем понапрасну тратили время?

Сидя на моей кровати, вспоминая происхождение шрама в форме месяца на своей коленке, ты будешь бурно жестикулировать, а я буду наблюдать, как искры от сигареты танцуют, будто мерцающие светлячки, мечтающие поселиться в шлейфе скинутой нами одежды.

«Я хочу узнать тебя до конца», – прошепчу я в каждую трещинку твоего тела, будто это и правда возможно. Мы придумаем созвездия из родинок на наших бедрах, целые мифологии давно погибших древних цивилизаций.

«Ты знал, что я умею жонглировать?» – спросишь ты, и я скажу: «Покажи».

Все остальные ночи станут только репетицией к пятнице 18 июля, мы должны были быть готовы. Все неуловимо подталкивало нас к этому моменту – если бы я не опоздал на поезд, если бы ты не переехала по работе, только представь себе.

«Я не хочу, чтобы наступало завтра, – вздохнешь ты, и одна слезинка скатится по твоей щеке, пока ты горько смеешься над тщетностью этого чувства. – Хочу, чтобы всегда была пятница 18 июля».

И когда наступит утро, наша любовь, как кучка жучков, в страхе расползется подальше от солнечного света. Мы оденемся, стоя лицом к стене, будем в спешке искать свои телефоны, снова станем незнакомцами.

И мы поймем, что пятница 18 июля, как и все остальные дни в истории, была лишь мгновением, двадцатичетырехчасовым миражом, чем-то, что случилось однажды и больше никогда.

И эта печальная правда поглотит нас практически полностью.

Приносим извинения за ниудобства.

Слова благодарности

Прежде чем я сам написал книгу, создание книги всегда представлялось мне очень одиноким занятием, в отличие от неистовой работы над телесценариями, совместного написания пьес или амбициозного и безрассудного предприятия по созданию надписей в небе конденсационными следами от самолета. Возможно, это утверждение верно для большинства