Герои русского парусного флота - Владимир Шигин

Сам же Давыдов спешно дописывает второй том с описанием острова Кадьяк и жителей оного, языка айнов, их нравов, обычаев и готовит материалы для описания второго путешествия в Америку.

4 октября 1809 года Хвостов и Давыдов были в гостях у старого своего друга — личного врача Резанова, натуралиста и естествоиспытателя Григория Ивановича Лангсдорфа (будущего академика) на Васильевском острове. Доктор, он же известный учёный, натуралист, а позже и российский дипломат, принимал ещё одного дорогого гостя из Америки — бывшего хозяина «Юноны» и давнего приятеля Хвостова и Давыдова Джона Вульфа. На следующий день тот уезжал в Кронштадт, где стояло его судно, которое должно было уйти в Америку. Что касается Лангсдорфа, то он в это время заканчивал работу над своим трудом о кругосветном путешествии — «Замечания о путешествии вокруг света в 1803–1807 гг.» (книга была издана в 1812 году на немецком языке), так что Давыдову и Хвостову было о чём переговорить и с хозяином, и с его гостем. За разговорами и воспоминаниями подзадержались. Думается, не обошлось и без хорошей выпивки. Возвращались поздно…

В два часа ночи, возвращаясь с пирушки, друзья подошли к разведённому Исаакиевскому мосту. Разве это преграда для отважных морских офицеров? Под мостом как раз проходила барка. Хмель ли, всегдашняя ли удаль явились тому виной, но им показалось, что не составит труда соскочить на судно, а с него — на другую половину моста… Больше Хвостова и Давыдова никто не видел.

Николаю Хвостову шёл тогда 33 год, а Гавриле Давыдову всего 26! Сколько они могли бы ещё сделать для Отчества! Увы, не пришлось…

Из воспоминаний Ф.В. Булгарина: «Вдруг оба они пропали без вести, а как в это же время американский купеческий бриг прошёл без осмотра, при сильном ветре, мимо брандвахты, за Кронштадтом, и не заявил бумаг, то многие, зная беспокойный дух Хвостова и Давыдова, полагали, что они, по страсти к приключениям, ушли в Америку. Это казалось тем более вероятным, что шкипер американского брига был приятель Хвостова и Давыдова, оказавших ему услугу в Ситхе. Наряжена была комиссия для исследования дела, но она ничего не открыла.

Два года прошли в неизвестности о судьбе наших храбрых моряков, а на третий год прибыл в Петербург тот же самый американский шкипер. Он объяснил дело. За день до отъезда его из Петербурга в Кронштадт Хвостов и Давыдов обедали у Лангсдорфа, на Васильевском острове. Они пропировали долго за полночь, и возвращались, когда уже начали разводить Исаакиевский мост. Только один плашкоут был выдвинут наполовину. „Воротимся!“ — сказал американский шкипер, провожавший их. „Русские не отступают! — возразил Хвостов. — Вперёд! Ура!“ Хвостов и Давыдов хотели перепрыгнуть через пространство, казавшееся небольшим в темноте, упали в воду — и поминай как звали! Опасаясь задержки, шкипер тогда промолчал, а люди, разводившие мост, также боялись ответственности, и несчастный случай остался тайной. Замечательно, что тел не выброшено нигде на берег».

В одном из исторических изысканий я встретил намёк, что якобы в воду упал с моста Давыдов, а Хвостов бросился вслед за ним, чтобы попытаться спасти друга. Это вполне реально, так как у Давыдова имелось лёгкое ранение ноги и, прыгая с моста на барку или с барки на мост, он вполне мог недопрыгнуть. Впрочем, никаких доказательств этому нет.

Многие, зная беспокойный дух Хвостова и Давыдова, долго считали, что герои не погибли столь нелепо, а, учитывая их страсть к приключениям, вместе с Вульфом отправились в Америку. Насколько далеко может зайти фантазия, свидетельствует и такое предположение: «Ходил один любопытный слух, конечно, ни на чём не основанный, и потому более забавный, чем заслуживающий внимания, именно будто знаменитый Боливар был не кто иной, как считавшийся погибшим Хвостов».

К версии бегства в Америку наиболее был причастен Фаддей Булгарин, вышеназванные воспоминания которого полны домыслов и непроверенных фактов. В своих бойких воспоминаниях он представил Хвостова и Давыдова как лихих героев молодечества и удальства, видевших все наслаждения в жизни в том, чтобы «играть жизнию». Однако на самом деле фактически обвинил наших героев в дезертирстве — ведь они состояли в рядах действующей армии и находились всего лишь в зимнем отпуске! Позиция Булгарина вызвала гневную отповедь флотских офицеров, хорошо знавших Хвостова и Давыдова.

Адмирал Пётр Иванович Рикорд написал в газету «Северная пчела» своё возражение Булгарину, заметив, что рассказ его «об упомянутых лицах не вполне верен». Рикорд закончил письмо словами: «Покорнейше прошу вас, милостивый государь, в вашем прении впредь для защиты вашей не употреблять моего имени». Булгарин издавал «Северную пчелу» и полемизировал с издателем «Литературной газеты» Полевым, критически оценивая его «Воспоминания». Словом, Рикорд защищал честь морских офицеров достойно.

Необыкновенная судьба морских офицеров Хвостова и Давыдова привлекла внимание и великого Державина. Гаврила Романович пишет своё стихотворение «В память Давыдова и Хвостова». В 1832 году Николай Полевой в своём журнале «Московский телеграф» напечатал статью «Сочинения Державина», в которой не обошёл и это стихотворение. «Всё великое и прекрасное увлекало Державина. Так, например, он почтил стихами память Хвостова и Давыдова, юных героев, погибших несчастно, и как юный певец, оживляется всякою славою отечества до самой своей кончины».

В своей оде Державин просит Музу воспеть память героев, вдыхавших российский дух, героев, от которых ждали новых громких подвигов в будущем Все основные этапы жизни были схвачены в едином сюжете «колесницы счастья», и завершалось стихотворение философскими размышлениями о смысле человеческого бытия:

Вдыхавшая героям

Российским к славе дух,

Склони днесь к струнам томным,

О Муза! их твоим

И юных двух отважных

Сподвижников оплачь,

Что сквозь стихиев грозных

И океанских бездн

Свирепых и бездонных,

Колумбу подражая,

Два раз Титана вслед

Пошли к противуножным.

Меж гор лазурных, льдистых,

Носящихся в волнах,

И в ночь, под влагой звездной,

По рейнам, парусам

Блестящей, — солнца тропы

Преплыв сквозь мраз и жар,

Они, как воскрыленны

Два орлия птенца,

Пущенные Зевесом,

Чтоб, облетев вселенну,

Узнать ея среду, —

Три удивили света

Там, на летучих Этнах,

Иль в чолнах морь средь недр,

Там в нарах, на оленях,

В степях на конях, псах,

То всадников, то пеших,

Зимой средь дебрь и тундр

Одних между злодеев,

Уж их погибших чтут.

Без пищи, без одежды

В темницах уморенных:

Но вдруг воскресших зрят,

Везде как бы бессмертных.

И Финн, и Галл был зритель

Бесстрашья их в боях,

Когда они сражались