Московская сага. Война и тюрьма - Василий Аксенов

Митя и Гоша проползли на животах открытый бугор, потомуглубились в заросли орешника. Почти час шли, обдираясь, сквозь кусты,ориентируясь по стуку пулеметов. Наконец с крутого склона перед ними открыласьчасть гигантского оврага. Вдоль дальнего его откоса тянулась вырезаннаябульдозерами земляная площадка, куда из нескольких траншей выталкивали голыхлюдей. Мужчины, почти все, прикрывали руками срам, женщины держали груди, детицеплялись за ноги взрослых. Это было последнее, что все они делали в жизни.Пули резали их всех, и они падали на дно оврага. Дна Митя и Гоша со своейпозиции не видели, но можно было легко представить, что там творится.

Временами пулеметчикам давали команду прерваться, и тогда натеррасе появлялся обслуживающий персонал, который лопатами, граблями и баграмистаскивал и сбрасывал вниз застрявшие тела. Пулеметчики в это времяперекуривали, болтали, переворачивались на спину лицом в безоблачное небо.Пулеметные команды, по два человека в каждой, располагались вдоль ближнего краяоврага. Это были солдаты какого-то вспомогательного подразделения SS Waffen,мужики среднего возраста. Ближайший к Мите и Гоше расчет лежал у своей машиныметрах в ста пятидесяти вниз по склону. У обоих были широченные плечи и мощныезады. Во время перекуров можно было видеть, как во рту у одного из них, аименно у стрелка, поблескивает коронка. Вот в этого-то и стал Митя целиться изсвоего карабина.

Мужик работал не за страх, а за совесть. Поворачивал стволдля большего охвата. От одного поворота до другого не менее полутора дюжинлюдей падали в ров. Иногда мужик чуть опускал ствол, чтоб не забыть и детей.Плечи мужика тряслись, как у исправного трудящегося с отбойным молотком. Вотименно в него, прямо под край каски, целился Митя Сапунов.

– Ой, Митька, чегой-то мы делаем, чегой-то мы делаем! –слюнявясь от ужаса, бормотал Гошка. Между тем так же, как и Митя, целился подкаску напарнику.

Митя спустил курок. Голова пулеметчика упала, оченьневыразительно, просто тюкнулась лицом вниз, однако ноги еще секунду или другуюдержались в полнейшем изумлении. Напарник еще успел повернуться на однучетверть, чтобы выразить изумление, однако Гошкин выстрел прервал это вполнеестественное движение. Ребята бросились вверх по склону, стараясь как можнобыстрее перевалить через бугор и уже не видя, как напротив, через ров, передзаглохшим пулеметом мгновенно стали накапливаться голые люди. Митинмалоосмысленный акт отмщения – позднее ему, правда, казалось, что он бормотал:«За мамку Цилю, за деда Наума», – только усилил мучения несколькихдесятков людей, продлил их ужас перед разверзшейся бездной, пока соседняякоманда, поняв, что что-то случилось с капралом Бауэром, не расширила радиусработы.

* * *

Через несколько часов, перебежками от одной рощицы к другой,ребята добрались до сплошного лесного массива. Измученные, они лежали на опушкев густой траве. Вокруг них, в глубинке травы, шла интенсивная и, пожалуй,интересная жизнь: ползали божьи коровки, копошились муравьи, покачивались настеблях бархатистые гусеницы.

Что касается человеческой активности, то она ограничиваласьлишь медленным в пустом небе пролетом страннейшего летательного аппарата«Фоккевульф-190» – «рамы». Уже начинало смеркаться. Не видно было ни жилья, нипожарищ, не тронутая цивилизацией земля. «Рама» исчезла за горизонтом, новскоре вернулась и пошла над лесом.

– Не нас же, в самом деле, ищет эта блядская «рама», –сказал Гошка.

– Может, и нас, – сказал Митя. – Однако, скореевсего, партизан. Они небось думают, что партизаны двух пулеметчиков застрелили.Пойдем, Гошка, надо быстрей от этих мест уходить...

Гошка заныл:

– Куда ж нам идти? Пиздец нам, мальчикам, полный пиздец!

Митя хоть и торопил, не поднимал лица из травы. Как здесьхорошо, в этой траве, в этот час, и ночью, наверное, тут неплохо. Жить бы вэтой траве, сократиться до размеров собственного глаза, чтобы спина и жопа неторчали. Он вспомнил, как дернулся под его пулей немецкий расстрельщик, первыйубитый им человек. Первый, собственно говоря, в которого целился. Раньше-тострелял неизвестно куда, просто в какое-то враждебное пространство, а этомугаду прямо под край каски, в мозжечок. Мрак и тоска, он ударил кулаком по землеперед своим носом. Какой-то муравьишка на переломанных ножках выскочил из-подего кулака, закрутился в бессмысленной жажде спасения. Из миллиардов муравьишекименно на этого низверглось нечто убивающее из мирно вечереющей Вселенной. Митяпридавил ногтем дрыгающегося муравьишку. Второе убийство за день.

– Давай, Гошка, раздевайся! Если нас партизаны в этой формевстретят, даже и разговаривать не станут. Сразу к стенке!

Они стащили свои мундиры с нашивками РОА на рукавах,пилотки, сапоги, штаны, все связали в узлы и опустили в болото. Оставшись висподнем – на нем вроде не было никаких немецких меток, – стали углублятьсяв лес. Легенду сочинили незамысловатую: целый год, мол, в плену, сбежали избани перед отправкой в Германию...

Три дня и три ночи, а потом и неделю, если не целый месяц,Митя и Гошка пробирались по лесу, не встретив ни души. Лишь однажды неподалеку,светя фонариками и перекликаясь немецкими ругательствами, прошла облава.Возможно, как раз по их души. Отсиделись тогда в болоте, временами, приприближении фонариков, набирали воздуха и погружались с головой в пахучую жижу.Дальше топали уже в полном болотном камуфляже. «Болотные солдаты», –хихикал Гошка, вспомнив довоенный фильм. Теперь уже пошла одна лишь природа.Шмыгали вокруг какие-то зверьки, ночью казалось, что чьи-то глаза внимательноза тобой наблюдают. Разумеется, волчьи глаза, спокойные волчьи глаза. Гошкапытался поймать какую-то птицу, чтобы сожрать. Ничего не получалось. Херовые мыс тобой плоды эволюции, шутил Митя. Он же шутил по поводу обезьяньегопроисхождения. Вообще почему-то много шутили. Райская жизнь в принципе, если быне голод, не распухшие ноги, не расцарапанные бока. Дни стояли жаркие, отпрогретых сосен исходили звуки и запахи детства. Как будто в пионерском лагерегде-нибудь на Истре, как будто в индейцев играем. И ночи были благостные,свежий бриз волнами, как по заказу, охлаждал тела беглецов. Жрали все, чтокое-как хоть можно было сжевать, – ягоды, грибы, траву, зеленые орехи,молодую кору. Мучились поносами. Иной раз, с опушки, пощелкивая зубами,смотрели на отдаленные деревеньки. Жалкие их косые крыши горбились, как свежиекраюхи хлеба. В животах начинались конвульсии. Спуститься, милостыню попросить,украсть чего-нибудь, ограбить... А вдруг там полиция стоит или немцы, чегодоброго? Призывного возраста парнишек ничего хорошего там не ждет. Поймают, неотбрешешься. Шли дальше. Куда, неизвестно. Может, кружили на одном месте. Гошкаоднажды прямо-таки возопил: «Митька, ебать мои глаза, мы ж тут точно были!Вишь, вон „рама“ летит!»