Фамильный оберег. Отражение звезды - Ирина Мельникова

Тайнах хищно прищурился.

– Орысы хуже грязных падальщиков! У них на языке мед, а голова – змеи! Так что не обманешь меня сладкими речами, воевода! Твой укус смертелен, как у черной гадюки!

– Если двое будут враждовать между собой, то обязательно станут жертвой третьего! – крикнула Айдына. – Одумайся, Тайнах, пока ойраты не проглотили нас вместе с костями!

Езсерский бег смерил ее взглядом, высокомерно усмехнулся и сплюнул на землю.

– Ты продала душу вонючим орысам, поганая лисица! Посмотрим, как теперь выстоишь против Равдана!

Он вскочил на коня и захохотал:

– А когда эти земли опустеют, я пущу на них свои табуны! Ще[51]! Я все сказал!

И с яростью ударил лошадь камчой по крупу. Комья сухой земли рванулись веером из-под копыт… Тут Мирон поймал ненавидящий взгляд Киркея. Успел подумать: «Вот еще один вражина на мою голову!»

И, опустившись на траву, закрыл глаза…

Эрдени Дзорикту-контайша Цэван Равдан, сын Сэнгэ, великий правитель Ойратского улуса, в островерхой собольей шапке с красной кистью, свисавшей до плеча, в черном шелковом халате с золотыми драконами на рукавах, под которым белел безрукавный камзол – цегдег, сидел на мягком ковре – ширдыке, в окружении подушек, подложив под локоть кожаный валик.

Недавно Равдану исполнилось сорок лет, но даже под халатом угадывались могучие плечи, привыкшие к тяжести боевого доспеха и упругости дальнобойного рогового лука, согнуть который под силу только настоящему батыру. Лицо его, изрезанное ранними морщинами, было задумчиво, глаза – прищурены.

В шатре царил полумрак. Огонь, горевший в походном очаге, отбрасывал на стены причудливые тени. Стены шатра украшали не дорогие ковры и не золотые украшения, а сабли, мечи и кинжалы, захваченные в бою хозяином шатра. Причем все в его войске знали, что это оружие, дорогое ему не каменьями, а изумительным качеством клинков, Равдан отнял у воинов, убитых только его рукой и только во время битвы.

В походе роскошь – помеха, расслабляет и успокаивает, поэтому хозяин шатра не любил роскоши, но к оружию питал вполне понятную слабость.

Сидел Равдан босиком. Подле него – черные сафьяновые сапоги с загнутыми носками. Мягкие прикосновения двух наложниц, разминавших его ступни, не смогли отвлечь его от мрачных предчувствий. Кажется, отвернулся от ойратов светлый Хан-Тенгри. Военные неудачи, моровые поветрия, голод, суровые зимы обрушились на Джунгарское ханство. Поредело войско, некому охранять границы от набегов богдыхана с востока и кайсаков – с севера…

Равдан скрипнул зубами и оттолкнул ногой наложниц.

– Прочь! – рявкнул он. – Убирайтесь!

Торопливо подхватив сосуды с мазями и благовониями, наложницы выскочили из шатра.

Контайша закрыл глаза. И, как по заказу, снова увидел то, что не давало ему покоя с детства…

…Из горевших юрт выскакивали с визгом женщины и дети. Всадники в синих и красных халатах – скуластые, узкоглазые, с желтыми, как степная глина, лицами – тут же поражали их стрелами, кололи пиками, рубили наотмашь саблями. Молодых пленили, стариков загоняли обратно в кибитки, поджигали входы. Горький смрад от горевших повозок, одежд и человеческих тел плыл над степью. А манзы[52]с ликующими криками скрылись в клубах песочной пыли. Растворилась в дыму…

Страшное время наступило. Трупы валялись повсюду. Дымы от сожженных становищ пятнали небо. Обожравшись человечины, выли собаки. Насажденных на колья младенцев клевали стервятники. Воронье так разжирело, что утратило способность летать. При приближении человека птицы лениво отбегали в сторону, разевая клювы, бурые от спекшейся крови.

Равдан сердито тряхнул головой, отгоняя видения. И перевел взгляд на огонь. Язычки пламени резвились на толстых ветках кедра, брошенных в очаг. За кожаными стенами шатра уже воцарилась тьма. В небе блестели звезды, ночной ветер шумел верхушками деревьев. У подножия холма, на котором расположился на отдых повелитель ойратов, перекликались хэбтэуулы – ночная стража. Горели в степи костры харауулов – дальних дозоров.

Огонь пожирал ветки, а Равдану виделось, что это его войско уничтожает ненавистных врагов, которые засели на востоке, за Великими горами и бескрайними степями. Необъятные земли, завоеванные некогда Чингисханом в битвах и сражениях, вернут монголам не потомки Хубилая, ставшие китайцами, вернут ойраты! Ойраты, которых матери пеленали в конские потники, а укачивали в седлах лошадей! Именно туда, в сторону маньчжурского государства Цин, скоро направятся их копья, туда повернутся головы их коней! И пока сидят на своих золотых престолах самодовольные Ай-синь Гиёро[53], не будет покоя Равдану.

Но прежде, чем идти походом в Цинские земли, нужно пополнить войско свежими силами. Так хочет Вечное Синее небо, не зря оно выбрало Равдана и сделало его контайши ойратов!

Все еще сильный, как шовшур[54], быстрый в движениях, Равдан натянул войлочные чулки, затем сапоги. Рывком поднялся на ноги, накинул на плечи лисью доху и снова замер в раздумье. Земля, по которой он ступал всегда уверенно и твердо, с недавних пор смахивала на необъезженного скакуна: не будешь осторожным и осмотрительным – обязательно сбросит…

Вот уже сотню лет звучало в Азии грозное слово «джунгары». Оно жалило, как змея, и кусало, как скорпион, уши народов Халхи и Туркестана, Ташкента и Бухары. Там, где ступали неказистые джунгарские кони, оставалась мертвая степь. Куда вонзались их копья – рушились троны. Где ныне Яркендское ханство, недавно гремевшее на весь Восток? Где Кашгар? Уничтожили джунгары. Или богатый и могущественный Сайрам? Стерт джунгарами с лица земли. Они поглотили страну Алтын-хана, владевшего бескрайними просторами Алтая и кыргызских степей, бесчисленными отарами и табунами. А Кумул и Турфан, Тараз и Тенгиз? Тоже склонили перед джунгарами свои гордые головы. Ногайская орда, чьи бии не раз бросались в ноги русскому царю, прося защиты и покровительства, не она ли, распавшись на части, легла под копыта джунгарских коней?

Сколько рабов досталось тогда нойонам! Сколько молодых жен старикам! Сколько красавиц тряслось в жестких ойратских седлах, прежде чем их подмяли на мягких постелях тела джунгарских мужчин.

Найдется ли в подлунном мире сила, способная противостоять мощи ойратов, объединенных волей одного человека? И пусть сейчас этот человек – да и человек ли то был? – пирует в чертогах Тенгри среди великих героев древности. Память о нем поныне живет в сердцах ойратов, делая их в бою не просто воинами, а неистовыми воплощениями Сульдэ – бога войны и смерти, незримо парившего над тугами непобедимого Хара-Хулы[55], а теперь и над знаменами контайши Равдана.