Маска ночи - Филип Гуден

Самой многообещающей книгой мне показался «Травник» некоего Джерарда Флауэра, выпускника здешнего университета, как я прочитал на титульном листе, – весьма подходящее имя для описывающего растения и их свойства.[6]Однако мне стало ясно, что на пролистывание ее страниц в уголке лавки Натаниэля Торнтона мне понадобится больше чем несколько минут. Том, впрочем, стоил пять шиллингов, а я не желал расставаться с такой суммой ради книги, которая была мне нужна ради одной цели, к которой я вряд ли обращусь снова.

Мы принялись торговаться. В конце концов мы пришли к следующему соглашению: я могу одолжить «Травник» Флауэра при условии, что покупаю издание «Лукреции» Шекспира за два шиллинга, что я тут же и сделал, причем охотно. За лишних шесть пенсов Торнтон предложил мне подбросить еще один предмет, на что после секундного размышления я согласился. Я обещал вернуть травник через день или два.

Выходя из лавки, я повстречал Вильяма Сэдлера. В своей властной манере он потянулся за книгами, что я нес, и бегло изучил их.

– Я могу понять поэзию, раз уж вы актер, Николас, но травник…

– Может, я пытаюсь развиваться, Вильям. Получать знания о снадобьях и смесях.

– Зелья и прочая чушь, что использовал Ромео?

– Возможно. Вам понравилась пьеса? – спросил я, раз уж он подсказал мне тему.

– А, довольно неплохо, хотя лично я не могу поверить в смерть от любви.

– Это всего лишь пьеса, – ответил я.

Сэдлер исчез в заведении Торнтона, оставив меня с мыслью, что если в намерения покойного Хью Ферна и входило внушить этому человеку силу страсти, то тень доктора должна чувствовать разочарование.

Я вернулся на Карфакс и просмотрел чумные распоряжения, вывешенные на дверях церкви Св. Мартина. Хотя эти сведения появлялись и в других общественных местах, на этом главном перекрестке собралось довольно шумное сборище горожан: плохие новости заразительно привлекательны. Список умерших показывал, насколько число умерших в различных приходах увеличилось за те две недели, которые труппа провела в городе, с самого первого известного случая в доме у моста Фолли-бридж. Имени Анжелики Рут пока не было в списках: она умерла, видимо, слишком недавно. Хотя по лондонским масштабам скончалось не так уж много людей, рост смертности был стремителен, возможно, из-за скученности городского населения.

В отличие от списка умерших, чумные распоряжения касались назначения развозчиков трупов, смотрителей и тому подобного. Эти люди набираются из рядов обычных граждан, которые во время чумы должны исполнять неприятные обязанности, например поддерживать чистоту на улицах или следить за тем, чтобы никто не входил в зараженный дом. Прохожим распоряжения были не так интересны, как список мертвых, – рядом с ним то и дело восклицали, шептались и показывали пальцем, хотя, насколько я заметил, никто сильно не горевал.

Я не смог найти в указаниях имени Кита Кайта, хотя это вовсе не означало, что он и его сообщник сами назначили себя на свою роль.

В чем заключалась эта роль, у меня не было уверенности… Впрочем, я начинал смутно догадываться.

Я вспомнил, как, проходя с Абелем по Кентиш-стрит на окраине Саутворка, мы повстречали группу соседей, собравшихся возле пораженного дома, вместе с олдерменом Фарнаби, судебным приставом и констеблем. Чуть не разгорелась драка между одной из местных женщин и двумя старухами-сестрами, которых назначили смотрительницами. Я вспомнил слова, которые бросила им соседка: что лучше иметь крыс в своей постели или моль в шкафу, чем впустить какую-нибудь смотрительницу в свой дом.

И – что гораздо больше было связано с событиями, разворачивавшимися теперь в Оксфорде, – соседка практически обвинила смотрительницу в убийстве ее подопечных – во всяком случае, в том, что она ускоряла их путь в могилу, задушив подушкой или зажав пальцами ноздри.

Понятия не имею, насколько справедливы были эти обвинения. Но нет дыма без огня. Не надо быть закоренелым циником, чтобы допустить, что не все, назначенные следить за умирающими, являют собой образец кристальной честности, что кто-нибудь мог соблазниться и стащить что-нибудь, что плохо лежит. Эти люди могли даже считать себя вправе так поступать, решив, что своим милосердием подвергают свою жизнь опасности, что умирающим эти вещи больше не понадобятся и так далее. И не нужно еще больше укореняться в цинизме, чтобы вообразить себе других людей – более безжалостных, – которые готовы перейти границу и помочь болезни, применив подушку или пальцы.

Или яд.

Яд, известный как «озорные вишни».

Сонная одурь.

Я был уверен, что госпожа Рут скончалась не от чумы. Конечно, ее могла свалить лихорадка или что-либо подобное – не знаю, я не доктор, да и доктор не смог бы сказать со всей точностью. Все, что я знал, – это то, что накануне вечером во время нашей «Ромео и Джульетты» она находилась в полном здравии.

Но какой бы здоровой ни казалась женщина, по-прежнему естественно было предположить естественную кончину. Все мы знаем, что смерть может поразить, как тать в нощи, когда ее меньше всего ждешь. Но и тать в нощи может принять человеческое обличье. Так что я видел здесь не проявление Божьей воли, а руку человека. К тому же нельзя было забыть замечание о «вишнях», брошенное типом в капюшоне, который, как я считал, был Китом Кайтом. И еще эта записка. Записка, к несчастью пропавшая в быстрых водах Исиды, но чьи дразнящие намеки я легко мог повторить. Ваши подозрения, что со смертью Хью Ферна не все чисто, справедливы.

Если записку действительно написала старая кормилица и если она намеревалась поведать мне о своих подозрениях, может, даже назвать того, кого она считала виновным в смерти Ферна, тогда у этого кого-то был достаточный мотив, чтобы убрать ее с дороги. Подозрение, что с ее смертью, как и в случае Ферна, не все чисто, становилось еще сильнее, если письмо послал кто-то другой, тот самый неизвестный кто-то, с целью заманить меня в ловушку.

Эти доводы, возможно, выглядят довольно жалкими на бумаге, изложенные черным по белому. Но у меня было еще одно свидетельство, указывавшее на преступление, хотя и оно не могло быть должным образом доказано. Когда я залез в окно дома на Кэтс-стрит, я рассеянно отметил про себя, что в столовой было несколько ценных вещиц, в том числе предмет посредине стола – возможно, солонка, возможно, серебряная. Я не стал бы утверждать, потому что в то время меня занимало другое. Но до того как удалиться через то же окно, я внимательно оглядел столовую и заметил, что стол пуст. Другие предметы – те, что можно было унести, – возможно, исчезли и из других комнат.

Так что определение «тать в нощи», кажется, подходило и здесь. Смерть не только поразила Анжелику Рут, но и ограбила ее. Опасного свидетеля заставили замолчать и извлекли из этого выгоду в виде серебряной солонки и прочих вещей.

Моим следующим шагом стало изучение книги, одолженной у Натаниэля Торнтона.