Сибирская трагедия - Дмитрий Барчук

Видя, что работа стопорится, Золотов предложил мне днем, пока он заседает в заводском совещании, работать в его домашнем кабинете.

Утром я спускался на первый этаж и получал от Ивана Иннокентьевича перед уходом на службу наставления на предстоящий день, Александра Николаевна же поднималась наверх ухаживать за моей женой и ее матерью.

Однажды днем хозяин пришел на обед на редкость возбужденный.

– В городе готовится нечто ужасное. Большевики собрались разоружать юнкеров, ссылаясь на постановление своего ревкома. А офицеры военного училища отказываются ему подчиниться и признают только власть Комитета защиты родины и революции. Отряды юнкеров приведены в боевую готовность. По дороге мне попался навстречу такой отряд. Мальчишки подготовились основательно. Обуты в валенки, поверх шинелей надеты овчинные полушубки, за плечами винтовки, а на поясе болтаются ручные гранаты. Но вся пехота и артиллерия на стороне большевиков.

Наскоро пообедав, Иван Иннокентьевич наказал нам сидеть дома и не высовываться без крайней нужды, а сам отправился на разведку: разузнать, будет ли сражение или переговоры приведут к миру.

Но стоило ему только уйти, как на улице началась перестрелка. Рядом засвистели пули, и сверху послышался звон разбитого стекла. Я извинился перед Александрой Николаевной, что оставляю ее в опасную минуту одну, и поспешил к жене наверх.

Полина в накинутом поверх ночной рубашки халате, не сходившемся на ее огромном, выпирающем животе, стояла возле разбитого окна, проводя пальцами по линии раскола.

– Прочь от окна! – закричал я страшным голосом.

Она недоуменно посмотрела на меня, ведь я никогда прежде на нее не повышал голоса.

– Ты на меня кричишь? – произнесла она, не веря своим ушам.

Но, сдержав рыдания, отошла вглубь комнаты.

– Петя, нам кто-то разбил камнем окно. И как он умудрился докинуть камень до второго этажа? Это какую силу…

Ее слова потонули в страшном грохоте. Дом содрогнулся. Полина не удержалась на ногах и упала на пол. Я бросился к ней.

– Что с тобой, дорогая? Ты цела? Не ушиблась?

– Нет. А что это было? Землетрясение? Ой, кажется, у меня начались схватки… Боже, я рожаю…

Я подхватил ее на руки и отнес на кровать. Схватил подушку и заткнул ею пробоину в стекле. Снова грохнуло. Но на этот раз снаряд пролетел над домом. Из нашего окна было хорошо видно, как во дворе военного училища вздымаются к небу столбы из комьев снега и замерзшей земли. Снаряды рвались и с другой стороны, возле Русско-Азиатского банка. Даже не специалист в военном деле понял бы, что наш дом оказался меж двух огней. Худшего места для убежища вряд ли можно было найти в воюющем городе.

– Девочка моя родная, пожалуйста, потерпи немного, – уговаривал я жену, словно в ее силах было отложить роды. – Нам нельзя здесь оставаться. Это не землетрясение, дорогая, это война. Гражданская война. Только вот куда нам податься?

– Я знаю, куда! – выкрикнула влетевшая в комнату Золотова. – В военное училище! Там юнкера, они не дадут нас в обиду!

– Вы так полагаете?

Я подвел Александру Николаевну к окну и показал на разрывы снарядов во дворе ее убежища.

– Там еще опаснее. А другого места для укрытия нет?

Золотова задумалась.

– А что так холодом тянет? – она показала на дверь в комнату Полининой мамы.

К своему стыду, в беспокойстве за жену я совершенно забыл о теще и с начала обстрела даже не поинтересовался, как она там. Молчание из смежной комнаты я воспринимал как знак того, что у нее все в порядке. Но я ошибся.

Хорошо, что Полина не увидела этой картины. Даже мне, мужчине, видавшему ужасы первой русской революции, нелегко было сдержать эмоции.

Артиллерийский снаряд пробил стену у самого угла дома, прямо над изголовьем Полининой мамы. Через пробоину виднелась улица и пробегавшие по ней юнкера с винтовками, а ветер задувал снежинки в комнату. Следы от осколков виднелись повсюду. Расщеплен комод, разбито старое зеркало в бронзовой раме. От иконы Богородицы, висевшей в красном углу, осталась только верхняя планка, а обломки вперемешку со стеклами валялись на полу. Сама обитательница помещения лежала на своей кровати с раскрытыми неподвижными глазами, устремленными в потолок, и если бы не пыль от штукатурки, осевшая на ее лице и придававшая ей вид египетской мумии, то можно было подумать, что бабушка просто прилегла отдохнуть и думает о чем-то своем. Всего одна маленькая рана на виске и еще не засохшая струйка крови на подушке. Она была мертва.

Александра Николаевна замерла в дверях, из последних сил подавляя крик. Я приложил палец к губам и медленно покачал головой.

– Все нормально. Матушка заснула. Не будем ей мешать. Я вот только поправлю подушечку, чтобы ей было удобно, и мы ее больше не побеспокоим, – приговаривал я чужим голосом, извлекая окровавленную подушку из-под головы убитой, чтобы заткнуть ею пробоину в стене.

Вернувшись в нашу комнату и закрыв дверь, я попросил Золотову вызвать доктора по телефону.

У нее задергалось левое веко. Она не понимала, о чем я говорю.

«Зачем врач, если человек уже умер?» – вопрошали ее глаза.

– У Полины начинаются роды. Срочно звоните доктору! – я перешел на крик.

Снова прогремел залп, и дом содрогнулся.

– А телефон-то не работает. Как началась канонада, я пыталась дозвониться до Ивана Иннокентьевича, но аппарат молчал. Похоже, провод где-то перебило.

– А доктор далеко живет?

– Два квартала отсюда. Но на улице – настоящий бой.

Я подобрался к окну и выглянул наружу. Недалеко от нашего дома юнкера соорудили баррикаду и отстреливались из винтовок и пулемета от наступающих большевиков.

– Даже если вы доберетесь до врача, он сюда не пойдет, – сказала Золотова.

– Что же делать? – ломал я пальцы на руках.

Полина застонала и позвала Александру Николаевну.

Та подошла к ней, и они пошептались меж собой.

– У нее уже отошли воды. У нас с вами нет другого выхода, как самим принимать роды. Я пошла за чистыми простынями и принесу теплой воды. А вы, пожалуйста, расчистите в чулане топчан и принесите туда керосиновую лампу и свечей. Здесь оставаться опасно, – дала мне указания Золотова.

Напрасно мы причисляем женщин к слабому полу и считаем их психическое устройство более тонким и уязвимым, чем свое. В чрезвычайных ситуациях они осваиваются быстрее мужчин. Видимо, инстинкт самосохранения у них развит сильнее нашего, ведь им исторически приходилось заботиться и о спасении потомства. Это мужчинам свойственна безрассудная храбрость, ведь они никем, кроме самих себя, не рискуют. А женщины живучи как кошки. И если вы попали в беду, слушайтесь женщин, больше шансов будет выжить.