Холодная рука в моей руке - Роберт Эйкман

Впрочем, это вполне могло подождать. Я увидел достаточно, чтобы убедиться: нет никаких серьезных причин, препятствующих моему возвращению. На любого писателя, будь он удачлив или неудачлив, неизбежно давит необходимость работать, хотя он всегда имеет возможность отложить работу в сторону. Я вернулся в дом матери, намереваясь провести там не более двух дней.

– Наверняка в квартире у тебя страшная пылища, – заметила мать. – Давай-ка я съезжу туда и все хорошенько вымою.

Никогда прежде она у меня не бывала, и сейчас я не без колебаний согласился показать ей свое жилище. Но, к счастью, матери, судя по всему, понравилась моя мансарда, несмотря на обескураживающий облик лестницы, на кричащие оттенки и обилие запертых дверей. В том, что они заперты, а не просто закрыты, я имел возможность убедиться, ибо мать, в отличие от меня, не преминула подергать за все ручки, причем достаточно настойчиво.

– Ты ладишь с людьми, которые живут на первом этаже? – спросила она.

Я отделался парой соответствующих случаю фраз.

– Я рада, что ты общаешься с этой женщиной. Тебе необходимо, чтобы рядом была женщина. Хорошо, что она симпатичная.

Прошло уже несколько дней после моего возвращения, когда я снова увиделся с Морин. Так как я, по обыкновению, сидел в своей норе как мышь, Морин, возможно, даже не догадывалась, что я вернулся. Со своей стороны, я не хотел проявлять инициативу. Во-первых, до сих пор я никогда этого не делал. Во-вторых, теперь, после долгой отлучки, я менее, чем когда-либо, представлял себе, как будут развиваться события; я не мог даже сказать, какой путь развития событий для меня наиболее желателен. Прежде чем истекла первая неделя после моего возращения, на огненных колесницах въехали в свои новые владения господа Сталлабрасс, Хоскинс и Крамп со всем своим имуществом, могуществом и архивами. Их прибытие было столь же самоуверенным, шумным и жизнерадостным, сколь тихим и незаметным было выселение редакции «Свободы».

В мгновение ока лестница наша оживилась: по ней вверх и вниз сновали стриженые девицы в коротких юбках, в точности как во сне Иакова, с тою только разницей, что девицы эти без конца препирались с громогласными грузчиками (короткие стрижки и короткие юбки в те дни были в новинку, хотя даже моя мать, нечасто покидавшая ближайшие окрестности своего дома, успела обзавестись и тем и другим). Сквозь толпу пробивалось несколько мужчин в белоснежных рубашках, тугих воротничках, темных брюках и подтяжках. Возможно, это и были партнеры, имена которых значились на табличке? Сталлабрасс, Хоскинс и Крамп во плоти? Находясь в самой гуще событий, они, вероятно, отдавали приказы и распоряжения. С первого взгляда было понятно: в отношении численности сотрудников их контора затмевает даже «Свободу». В тот же день, после полудня, в мою дверь постучалась Морин.

– Почему ты не сообщил мне, что вернулся?

– Не решился.

Она воздержалась от дальнейших вопросов, найдя подобное объяснение вполне убедительным.

– Что ты обо всем этом думаешь? – спросил я, кивнув в сторону лестницы.

Морин слегка искривила рот.

– Как ты считаешь, они когда-нибудь угомонятся? – продолжал я.

– Вряд ли, – покачала головой Морин. – Судя по тому, что я видела, это не контора, а настоящий ужас. Правда, видела я немного.

– Ну, что до меня, я достаточно на них насмотрелся.

Писатели имеют склонность к поспешным суждениям. Причина в том, что они все время пытаются сосредоточиться и обрести душевное равновесие.

– Ты уже видел мистера Миллара? – осведомилась Морин.

– Впервые о нем слышу. Кто такой мистер Миллар?

– Человек, которому действительно принадлежит весь этот хлам. Людей, чьи имена значатся на табличке, не существует в природе, а может, они уже умерли или что-то в этом роде. Я так полагаю, мистер Миллар их всех пришил.

Прекрасно помню, Морин ввернула именно это словечко, которое в те дни было такой же новинкой, как короткие стрижки и короткие юбки.

– Ну, пришивать их вовсе не обязательно, – покачал я головой. – Фирм, на вывесках которых значатся имена несуществующих людей, более чем достаточно.

– Ты так говоришь, потому что еще не видел мистера Миллара, – возразила Морин.

– Может, и видел, но не знал, что это он. Там, на лестнице, пропасть всякого народу. В наружности мистера Миллара есть что-нибудь особенное?

– Еще бы, – ответила Морин. – Он вылитый сексуальный вампир Кордовы.

Должен заметить, так назывался немой фильм, в то время произведший настоящий фурор; впрочем, я был несколько удивлен, услыхав это название из уст Морин.

– О, тогда, прежде чем лечь спать, тебе следует хорошенько натереться чесноком, – усмехнулся я.

Шутка эта помогла нам избавиться от скованности, вызванной долгой разлукой, и обрести былую непринужденность.

Не могу сказать, что характеристика, данная Морин нашему новому соседу, возбудила мое любопытство. Сейчас я отдаю себе отчет в том, что был до крайности настороженным и боязливым молодым человеком, державшим себя на коротком поводке из страха, что расширение круга общения повлечет за собой новые проблемы. Возможно, виной моей крайней замкнутости были жуткие опусы, которые присылал мне майор Валентайн. Не сомневаюсь, я полагал, что следует как можно дольше избегать знакомства с пресловутым мистером Милларом. О том, что писателю необходимо «обогащать свой жизненный опыт», я в ту пору не думал и полагал, что смогу плести сюжеты, черпая материал лишь из самого себя. На этот счет у меня не существовало ни малейших сомнений.

Самое скверное состояло в том, что новые арендаторы захватили все лестницы и площадки, наполнив дом криками, смехом и не только ими. Уже в первые два-три дня я заметил, что у сотрудников фирмы есть странная привычка несколько раз подряд хлопать обыкновенными комнатными дверями, примерно так, как сегодня люди хлопают дверями автомобилей. Все это отнюдь не соответствовало моим представлениям о том, как должны себя вести дипломированные бухгалтеры.

– Не представляю, как они могут работать в такой обстановке, – как-то раз воскликнула Морин. Насколько я помню, это было при нашей следующей встрече.

Я, разумеется, разделял ее недоумение, ибо относился к числу людей, которые могут работать лишь при условии, что вокруг стоит полная тишина и ничто их не отвлекает. Как минимум так я считал в ту пору. Эту мысль я развил перед Морин.

– Ты – другое дело, – дружелюбно заметила она. Одной из привлекательных черт Морин являлось искреннее уважение к людям творческих профессий; по крайней мере, мне оно казалось искренним. Последнее уточнение делаю без большой охоты, но оно необходимо, ибо нам не дано знать, что в действительности творится у другого человека на душе.

– Если хочешь, можешь в любое время приходить к нам и работать в гостиной, – продолжала Морин.

– Очень тебе признателен.