Холодная рука в моей руке - Роберт Эйкман

– Насколько я могу судить, да.

– Но у нее семья, о которой она должна заботиться, и все такое прочее. Поэтому я решил договориться с человеком, который живет наверху. В конце концов, почему нет?

Бесцветные глаза мистера Миллара беспокойно блуждали по комнате; можно было подумать, он ждет ответа на свой риторический вопрос. Потом взгляд его метнулся на потолок. Новость, которую он сообщил, порадовала меня столь мало, что я вновь не нашел, что ответить.

– Мне сказали, вы знаменитый писатель?

– Я хотел бы им стать, – ответил я.

– Когда-то я и сам подумывал написать книгу.

– И уже решили, о чем? – осведомился я не без легкого сарказма.

– Да уж, конечно, – ответил мистер Миллар. – Господи боже, задумка была неплохая. – Он снова рассмеялся. – Позвольте, я налью вам еще.

– Боюсь, мне пора идти.

– Еще один глоток перед тем как расстаться! – предложил мистер Миллар, прилагая лишь ничтожно малое усилие, чтобы меня удержать. Он нервно вертел в руке бутылку; тем не менее ему удалось сосредоточиться и наполнить мой стакан.

– Да, эта девушка с первого этажа очень мила, – заметил он.

Я улыбнулся понимающе, как мужчина мужчине; точнее так, как если бы мы оба были мужчинами, а не зеленым юнцом и странным мужским подобием, каковыми мы являлись в действительности.

– Мужчина не должен жить один. Согласны?

– Иная точка зрения тоже имеет своих сторонников, – возразил я.

– Подождите, пока малость повзрослеете, – со смехом сказал мистер Миллар. – Пока вам рано об этом судить.

– Мой дом очень далеко отсюда, – продолжал он. – И когда у нас такая пропасть работы, не могу каждый вечер ездить домой. Это слишком утомительно.

– Замечательно, что бухгалтерские фирмы так процветают, – сказал я, удивляясь про себя, что у мистера Миллара есть дом, пусть даже и отдаленный.

– Да, если взглянуть с определенной точки зрения, это замечательно, – согласился он.

– Увы, я должен вас оставить, – провозгласил я, поднимаясь.

– Рад, что вы выбрали время заглянуть ко мне.

Мистер Миллар проводил меня до дверей своего кабинета и резко отвернулся; мгновенно позабыв обо мне, он погрузился в размышления о некоем далеком, никому не известном предмете.

С этого дня, как и следовало ожидать, мистер Миллар, судя по всему, проводил в своем офисе почти каждую ночь. Все прочие сотрудники уходили в более или менее привычные часы, но мистер Миллар продолжал сновать по лестнице туда-сюда, открывать и закрывать двери, передвигать мебель с места на место, отвечать на бесконечные телефонные звонки; временами, расхаживая по комнатам, он разговаривал сам с собой. В тех случаях, когда производимый им шум мешал мне работать (что, должен признать, бывало не так часто), я потихоньку открывал дверь, выходил на темную лестницу и самым бесстыдным образом подслушивал. Однако деятельность мистера Миллара казалась столь пустой и банальной, что шпионить за ним долгое время было скучно; его разговоры с самим собой (довольно громкие и отчетливые) по части занимательности уступали даже творениям большинства писателей. Груз мыслей давным-давно вытеснил его из пределов собственной личности, если только таковая когда-нибудь существовала. Он превратился в ходячую раковину, в которой эхом звучал лепет, производимый окружающим миром.

Спал ли он когда-нибудь? И если спал, то где? В его кабинете, по крайней мере тогда, когда я там побывал, спать можно было только на полу. Но, как уже говорилось, я посетил его один-единственный раз, и не исключено, в комнате появился диван, доставленный так незаметно, что я не только не столкнулся с ним на лестнице, но и не услышал грохота мебели и криков грузчиков. Мне неизвестно, запирал ли мистер Миллар, наконец угомонившись, наружные и внутренние двери. И уж конечно, до меня никогда не долетал его храп, хотя унылый его кабинет находился в точности под моей спальней. Но в храпе всегда есть что-то забавное, а слово «забавный» совершенно не подходило мистеру Миллару.

Да, именно так все происходило вскоре после того, как этаж подо мной превратился в фактическую резиденцию мистера Миллара. (Хотел бы я знать, на каких условиях он арендовал помещение. Напрашивалось предположение, что агент, заключивший с ним договор, отличался исключительной беззаботностью.) Но прошло совсем немного времени, и мистер Миллар стал принимать посетителей.

Я заметил, что по вечерам он часто выходит из дома. Когда мне случалось по каким-то причинам спускаться на первый этаж или же поздно возвращаться из театра, галереи или кино (где я, невзирая на предостережения матери, опасавшейся за мое зрение, неизменно покупал билеты в первый ряд), я замечал, что на этажах, занятых фирмой, горит свет и двери в холл остаются открытыми; однако нигде не было и следа мистера Миллара. Возможно, даже ему время от времени требовалось принимать пищу, на поиски которой он и отправлялся. Я ни разу не отважился заглянуть ни в одну из незапертых комнат, ибо опасался, что мистер Миллар с воинственным кличем выскочит из темноты и хорошенько меня отдубасит. Но, скорее всего, он действительно отсутствовал; предположение это подтвердилось, когда стало ясно, что он возвращается не один.

Как правило, до меня доносились только голоса; голоса и топот ног посетителей, поднимавшихся по лестнице, как правило, очень медленно; разговор то и дело прерывался, сменяясь другими звуками, природу которых я не мог определить. Чаще голоса были женскими, как правило грубоватыми, даже резкими, хотя разобрать хотя бы несколько слов удавалось нечасто. Объяснение, казалось, лежало на поверхности: в те дни, до принятия знаменитого Закона о борьбе с нарушениями общественного порядка, в городе существовали улицы, где снять женщину, готовую на все, было несравненно легче, чем поймать такси. Но бывали вечера, когда гостями мистера Миллара оказывались мужчины, иногда даже несколько мужчин одновременно; голоса их были так же грубы, как и у женщин. Женщины, кстати, тоже иногда приходили целыми стайками; судя по всему, они дружили между собой.

У меня не было ни малейшего желания выведать, что происходит: мистер Миллар в равной степени внушал мне скуку и беспокойство. Но шум, который он и его гости производили по ночам, порой причинял серьезные неудобства; справедливости ради следует отметить, что подобные визиты случались далеко не каждую ночь.

К прискорбию, должен сообщить, что я опасался приводить домой своих немногочисленных друзей, и уж тем более своих еще более немногочисленных, но столь драгоценных для меня подружек. Никогда не знаешь, как могут повернуться события, а объяснения в таких случаях неизменно бывают нелепы, неубедительны и вызывают лишь взаимное раздражение. Придумать объяснение, которое произвело бы нужное действие, не представлялось мне возможным. Ситуацию, при которой молодой человек не может никого пригласить домой, не назовешь иначе как крайне для него невыгодной. Я проводил в уединении куда больше времени, чем мне того хотелось бы. Полагаю, неблагоприятные обстоятельства препятствовали мне заводить новые знакомства даже в большей степени, чем мой собственный характер. Более того, с появлением мистера Миллара изменилась не только атмосфера нашего дома: некие неразличимые сторонним взглядом изменения произошли и со мной.